Иария Шенбрунн-Амор - Железные франки
Граф уставился на суверена испепеляющим взором. Фульк вспомнил, что, по слухам, в объятиях Годиэрны утешаются и многие другие, хотел поправиться, но вовремя сообразил, что непременно взбесит Сен-Жиля еще пуще, и только махнул на прощанье поросшей рыжим волосом рукой.
Триполи, Куртене и Пуатье развернули коней и двинулись каждый к своему ополчению. Пробираясь к началу колонны, Анжу изумленно оглядывался на нового свояка:
– Однако вот он каков, этот князь Антиохийский… А Констанция-то его, пичужка такая, и совсем еще юная…
– Геракл, истинный Геракл, ваше величество, – хмыкнул патриарх, оскалив ослиные зубы. Он радовался, что бешеные бароны разъехались, и они с монархом снова вместе. – Пускай сам с василевсом разбирается, будут друг на друга управа. Поистине гордыня этих рыцарей – еще один гвоздь в теле Спасителя!
– А Сен-Жиль-то наш и впрямь невезучий: ладно, Монферран потерял, так дома еще и Годиэрна поджидает…
Король облегченно ухмыльнулся: в сравнении с домашними неладами графа Триполийского потеря Монферрана блекла настолько, что ощущение вины перестало тяготить суверена. Со свояченицы Годиэрны мысли Фулька перешли на ее сестру, собственную возлюбленную жену Мелисенду. Искоса взглянув на пастыря, венценосец откашлялся и спросил, внимательно изучая холку Гефеста:
– Так что, святой отец, неужто у вас не найдется для меня ни единой доброй вести?
– Почему же, ваше величество? Конечно, найдется! Сын ваш Бодуэн и королева Мелисенда пребывают в добром здравии, и королева шлет вам свою любовь!
Лицо немолодого, некрасивого короля озарила смущенная улыбка, от избытка чувств он натянул поводья так, что боевой конь под ним вздыбился:
– Охо-хо! А мы-то уже заподозрили, что милость Божия нас покинула! Оказывается, дела наши еще совсем не плохи! Deus de vult!
И Фульк на радостях пустил Гефеста в галоп. Прелат сокрушенно вздохнул: трудно быть Божьим служителем и духовным отцом Града Святого, но и старым мужем красивой жены быть тоже нелегко.
Железная змея воинов медленно расползалась на две части, словно сдирая с себя кожу: королевская армия и патриаршее ополчение просачивались сквозь войска Антиохии и Эдессы на юг, в сторону Иерусалима, а силы сирийских франков стекались в обратном направлении – на север.
Армии маневрировали по Утремеру, как шахматные фигуры по доске.
До Антиохии остались считаные лье, а тяжких дум хватило бы на обратный путь до Альбиона.
Какой баснословной удачей виделось франкское княжество, когда скончался Генрих I и в Англии началась междоусобная война за корону! Путешествие в Левант и свержение Алисы казались захватывающими приключениями, и кто же мог предположить, что героическая борьба с захватчиками-мусульманами за исконно христианские земли будет состоять из нескончаемых разборок с христианскими Киликией и Византией? Славное братство франкских героев воплотилось в необузданном Сен-Жиле Триполийском, уверенном, что он недополучил земель и чести, и в Жослене Куртене, не готовым защищать даже те земли и честь, которые остались ему от отца. А иерусалимский сюзерен, постоянно занятый египетскими набегами на собственное королевство, вместо действенной подмоги подарил лишь добрый совет, полезный, как халат с плеча Имадеддина.
И все же, единожды взвалив на себя ношу, Раймонд не дрогнет даже перед всей мощью Ромейской империи.
Греки нахваливали Иоанна II Комнина, прозвали его Калоиоанном – Хорошим Иоанном, порфироносным, багрянородным, самодержцем, венцом всех царей, прославляли его воинскую доблесть, непримиримую борьбу с анатолийскими тюрками, восхищались мудростью автократора, но не объясняли, почему лучший, якобы в истории Римской империи император рушит необходимое единство христиан Востока. Со времен Великого Крестового похода претензии Константинополя на Антиохию отравляли отношения меж греками и франками, как вонь неубранной падали, только до сих пор Византию отвлекали то печенеги, то тюрки, то венгры, то итальянцы, то норманны. Но едва Иоанну удалось оттеснить тюрков в Малой Азии и покорить армянскую Киликию, ромей возобновил свои притязания.
Равноапостольный наверняка не простил Антиохии предпочтения младшего сына герцога Аквитанского своему сыну Мануилу. Ходили слухи, и Раймонд готов был им верить, что василевс затеял тайные переговоры с Занги. Хитрые греки обещали всем все, и невозможно догадаться, когда и кого они обманывали. Похоже, всех и всегда. Латинян ромеи обманывали с первой же встречи. Угрозами, вымогательством и лживыми посулами тогдашний василевс Алексей Комнин вырвал у крестоносцев обязательство отдать ему Антиохию после завоевания, сам же предал европейских воинов уже на пути в Святую землю. Во время семимесячной осады Антиохии франки нестерпимо страдали ради Господа Иисуса Христа от лютой стужи, страшных ливней, а больше всего – от невыносимого голода. Той зимой скончался каждый седьмой из освободителей Святой земли, те же, что выжили, спасались кровью своих лошадей, а злые языки уверяли, что и еще более ужасной пищей. Сирийцы даже за бычью голову требовали три золотых статера. В этой крайности византийский легат Татикий трусливо и предательски покинул крестоносцев, и император Алексей не пришел им на выручку, решив, что дело их безнадежно. Однако латиняне Антиохию все же взяли. И когда последние двести христианских всадников вышли на бой с несметными полчищами Кербуги, им на помощь явились вовсе не византийцы, наобещавшие с океан и сделавшие с каплю, а белоснежное небесное воинство. Бок о бок со святыми Георгием, Димитрием и Маврикием устремились отважные рыцари на иноплеменников, как огонь, что сверкает на небе и сжигает горы, и уничтожили врага.
Франки оказались единственными, сумевшими дать отпор мусульманам в Палестине. Когда бы не доблестные крестоносцы, восточные христиане так и продолжали бы изыскивать недостойные пути унизительного примирения и сосуществования с миром ислама!
Но с тех пор героические победы сменило бесславное выживание, невероятные муки превратились в унизительные тяготы, и не похоже, что мечтам Пуатье о героических подвигах Танкреда и Готфрида Бульонского суждено сбыться. Он больше не увидит туманную Англию, не вернется в беззаботную Аквитанию, теперь у него было только это ослепительное солнце и скрип песка на зубах, и все же никто не сможет сказать, что Раймонд де Пуатье оказался недостоин добровольно выбранного удела.
Вот и долина Оронтеса. Князь натянул удила. Сбившиеся в плотную стаю бесчисленные византийские шатры покрыли собой всю равнину. Раймонд определил место, где кольцо осаждающих казалось самым уязвимым, построил полки клином, пробормотал слова Давидова псалма: «И долиною смертной тени, не убоюсь зла», – и, как копье сквозь ткань, прорвался сквозь неприятельский лагерь к городским воротам, распахнувшимся перед своим властителем.
