Михаил Шевердин - Санджар Непобедимый
При свете большой лампы можно было разглядеть и самого хозяина. Это был тот самый владелец шарабханы, который своим отталкивающим видом напугал посетителя. И здесь хозяин не стал привлекательнее. Но все же он держался несколько прямее и не так сильно хромал. Изменился и его внешний облик. Исчезли грязные лохмотья, с плеч падал, скрадывая горб, добротный суконный халат. По–видимому, проходя по темному переходу, хозяин успел сменить верхнюю одежду. Держался он отнюдь не подобострастно, а испытующий его взгляд из–под тяжелых надбровных дуг был так настойчив, что пришедший невольно отвернулся. За глаза хозяина шарабхапы называли «ишан Ползун», пытаясь одним словом охарактеризовать все его физические недостатки. Природа зло подшутила над ним: он был и горбат, и сухорук, и хром на обе ноги, не говоря о том, что лицо его было изуродовано параличом и напоминало неподвижную маску.
В комнате для гостей, куда ишан Ползун ввел посетителя, сидели и полулежали около десяти хорошо одетых людей. На всех были черные или темно–синие халаты и белые чалмы, все носили умеренной длины холеные бородки, благодаря чему на первый взгляд казались очень похожими друг на друга.
После короткого приветствия вошедший уселся на одеяло.
— Все собрались, — отрывисто проговорил ишан Ползун. Он занял почетное место и взял со столика лист мелко исписанной бумаги. — Приступим к делу… Почтеннейший мутавалли Уста Гияс всего несколько дней изволил прибыть из пределов Афганистана. Он имеет сообщить нечто важное.
Легкое движение возникло среди собравшихся, все головы повернулись в сторону посетителя. Не поднимая глаз и осторожно поглаживая свою мягкую бородку, Уста Гияс заговорил, как всегда, нежно и певуче:
— Поистине славны своим благочестием богобоязненные обитатели подножия священной гробницы благороднейшего из благородных ревнителей и воителей веры ислама. Не осквернены сады, улицы и площади прелестного города Мазар–и–Шарифа поступью неверных собак, ибо в связи с временным, достойным пролития рек слез, унижением светоча мусульманства священной Бухары, мудрые, источающие свет истины направили свои стопы к высокой гробнице и превратили сей скромный городок в блистательный чертог благолепия…
Речь текла размеренно и представляла собой образец самого изысканного красноречия. Но слушатели проявляли нетерпение. Когда Уста Гияс произносил цветистые славословия в честь аллаха и пророка его Мухаммеда, собравшиеся торопливо кивали головами, небрежно проводили ладонями по лицу и бормотали что–то под нос, искоса поглядывая на говорившего, как бы понукая его переходить к существу дела.
А слова лились нескончаемым потоком, пышные и блестящие, но почти лишенные всякого содержания.
Наконец нетерпение гостей дошло до предела (а этого очевидно и добивался мутавалли). В михманхане стоял шум от покашливаний, вздохов и сдавленной воркотни. Неожиданно Уста Гияс прервал речь и попросил воды.
Пока доставали с полки чашку, пока бегали за водой, Уста Гияс не произнес ни слова. Сквозь приспущенные веки он наблюдал за собравшимися, и презрительная усмешка бродила в уголках его губ.
Только напившись и облегченно вздохнув, он снова заговорил, но уже совсем другим тоном:
— Во время посещения святых мест мы имели удовольствие встретиться с их превосходительством, представителем могущественного доброжелателя нашего — Великобритании. Они изволили проявить внимание и интерес к делам нашим и воинам ислама. После других и приятных бесед их превосходительство выразили пожелание дальнейших успехов и удач.
Уста Гияс замолк. Белые тонкие пальцы его рук медленно перебирали зерна четок. Вздох разочарования прошелестел по комнате. Никто не нарушал молчания. Вдруг Уста Гияс, как бы невзначай, бросил:
— Их превосходительство изволили сообщить, что высшее мусульманское духовенство Пешавера, Пенджаба и Карачи соблаговолили принять участие в делах своих братьев — наших мусульман и направили нам, на укрепление дел благочестия в святых храмах и мазарах священной Бухары, десять тысяч фунтов стерлингов в золоте и бумажках… дабы денно и нощно имамы наши и муфтии возносили моления к престолу всевышнего о гибели и низвержении большевистской скверны… — Как будто между прочим он добавил: — А также через Дарью переправлен кое–какой груз в ста двадцати тюках и ящиках, с пожеланием, чтобы друзьям он принес пользу, а врагам вред.
После того как радостное оживление, вызванное сообщением Уста Гияса, улеглось, заговорил ишан Ползун:
— Много народа, всевозможных советских начальников едет через Байсун в Дюшамбе. Хотят там утвердить вместо благочестивого эмирского правления власть большевиков. Везут много денег. Серебро и новые белые червонцы… Много мануфактуры и другие товары. Если привезут туда товары, народ скажет — Советы хороши, заботятся о народе.
Вошедший последним заметил:
— Али–Мардан–бек может, наверно, ответить. Его люди рыскают по дорогам…
Ползун резко и недовольно перебил говорившего:
— Али Мардан? Вы хотите сказать — Кудрат–бий парваначи? Прошу помнить, что господин Али–Мардан удостоен самим пресветлым эмиром назначения командующим всей бухарской мусульманской армией в высоком и достойном звании парваначи.
— Понятно, понятно, я забыл. — В тоне говорившего звучали пренебрежительные нотки. — Пусть господин парваначи ударит на них и…
— Но я хочу сказать, что караван сопровождают красные кавалеристы, — недовольно хмурясь, возразил Али–Мардан.
— Все! Кончено, — перебил ишан Ползун, и его лицо искривилось в усмешке. — Пообещайте вашим молодцам побольше добычи, деньги, женщин, — и никто до Дюшамбе не доберется. Дальше: что делать с предателем и вероотступником? Именем этого большевика не хочу осквернять рот.
Тот же посетитель снова заговорил:
— Неужели господин Кудрат–бий не в состоянии прекратить в какой–нибудь стычке жизнь вонючего батрака Санджара?
— В его отряде, — поспешно возразил Али–Мардан, — сто одиннадцать здоровенных, сильных, как бугаи, босяков, ненавидящих богатых. Они заражены ядом большевизма, и у всех есть винтовки, а патронов некуда девать. Только вчера они убили восемнадцать моих лучших воинов в бою под Люгляном.
— Купите его, — сказал ишан Ползун, — а если не пойдет на это, то… Ну, не обязательно нужна битва, сражение. О! Вот мысль. Устроить пир. Пир без улака не бывает. Улак без Санджара не обойдется. А там, знаете, в смятении, в суматохе… Отчаянная голова, отчаянная. Жаль, что он не наш. Как так? Столько у нас светочей ислама, знаменитых на всем Востоке ученых, глубочайших знатоков священного писания, а одного пастуха мусульманином сделать не можем.
