Сергей Булыга - Шпоры на босу ногу
Они молчали, думали. Потом Чико тихо спросил:
– Так вы и в самом деле всего только сержант?
– Не всего, а с полной выслугой! – очень, даже очень, ну просто неожиданно очень и очень зло сказал сержант. И помолчал. И только потом уже, и уже немного спокойнее, спросил: – Еще вопросы есть?
– Есть, – сказал Курт. – А за что у вас медаль?
– За свинью, – мрачно ответил сержант.
– Как это за свинью?
– А очень просто! – уже совсем без зла сказал сержант, потому что вспомнил, как это было. И кратко объяснил: – Нет, даже не свинья, а только поросенок. Я его у казаков отбил. Вчера днем. И вот за это мне сразу медаль. Тоже вчера!
– А сегодня в придачу карету, – сказал Чико.
– Да, и ее, – сказал сержант. – Ну и что в ней такого плохого? А по-моему, так даже очень хорошо! За нее мне, как и вам, тоже будет отставка. Так что ладно, хватит, совсем заболтались! – уже бодро, даже весело сказал сержант. – Хватит, говорю! Хочу в отставку! Так что давайте в седла, господа! А про партизан забудьте! – это он сказал, уже сидя в седле. – Давайте, давайте скорей! Партизаны – это же вам не казаки, они же пехота. А от пехоты мы всегда уйдем! Так что давайте веселей! И по ранжиру! Марш! Марш!
И снова они ехали, петляли. Вначале это было просто молча, а потом они все попросили, и сержант уже подробно рассказал им про то, как он получил медаль. После они опять долго ехали молча. И пушки к тому времени тоже умолкли, так что было совсем тихо. И было уже за полдень. И лошади уже чуть тащились. Сержант все чаще останавливался, поглядывал на своих солдат, а еще больше на их лошадей, и думал, что пора с этим кончать, что нельзя так издеваться над бедными бессловесными созданиями, что вот только они перевалят через этот холм… Нет, дойдут вон до того дерева… Нет, вот только войдут, так убеждал себя сержант, вон в этот лес – и там уже без всякого надо будет делать привал и разводить костер, лошадей сразу распрячь и поставить на корм, а самим посидеть у костра и погреться…
Или хотя бы согреть руки, злой на себя до самой крайности, думал сержант. Злой оттого, что и в лесу он так и не отдал команды останавливаться, а, продолжая прятать руки в рукава, приказал принять вправо. И они покорно приняли. А лесу не было конца. А сапог, думал сержант, тех на ногах уже как будто нет. А то, что шпоры брякают, так, может быть, они навинчены живьем на пятки! А что, думал дальше сержант, и такое бывает. Правда, не в легкой кавалерии, а у бойцовских петухов, это у них как раз так устроено – им к их маленьким природным шпорам привинчивают еще и дополнительные шпоры, то есть этакие остренькие ножики, которыми они потом один другого режут. Зрелище, надо сказать, очень азартное! Правда, матушка, вспомнил сержант, всегда была против него, потому что, она говорила ему…
Но, спохватился сержант, о таком сейчас лучше не думать. И вообще, он сейчас должен думать только об одном – о переправе. А до нее, если карта не врет, уже оставалось совсем немного, то есть еще один подъем, а дальше – и все время лесом – вниз, потом из леса в поле, а в поле триста, ну, четыреста туазов, то есть как раз одна хорошая атака – и река! И, главное, там переправа. Но…
Но об этом думать пока не хотелось. Хотя все чаще и чаще вспоминались слова Франца о том, что крылья ветряка могли быть повернуты партизанами. Могли! Да только так оно и было, сержант был в этом абсолютно уверен! Но, правда, если он раньше был еще так же абсолютно уверен в том, что стоит им только выйти к переправе, как все их трудности сразу исчезнут, то теперь он очень, даже очень сильно в этом сомневался. Нет, уже даже был уверен! Потому что что такое переправа, особенно если это переправа для целой армии? Это, во-первых, сумасшедшая толчея и неразбериха, ругань, понтонеры, костры, обозные команды и так далее и далее и далее! А во-вторых, и это сейчас главное, это крик, дым, стрельба и всякие тому подобные шумы, которых при подобном, как сейчас, падении дисциплины избежать никак невозможно! А тут опять тишина. И эта тишина сержанта очень беспокоила. И чтобы хоть как-то отвлечься от подобных, прямо сказать, крайне нерадостных мыслей, сержант отвлекал себя тем, что, думал, может перед выходом к переправе, где их могут ожидать всякие неожиданности, было бы неплохо вначале отдохнуть, пусть даже всего несколько минут, и развести костер, чтобы хотя бы пальцы отогреть, чтобы после держать саблю крепко, надежно… Или даже, тут же думал он, не нужно уже никакого костра, не до него уже сейчас, а хотя бы только постоять, ну, или даже сесть в сугроб, ну, даже лечь и не вста…
Ч-черт! Проклятая зима, проклятая карета, проклятый Оливьер, вне себя от гнева на себя же торопливо подумал сержант, оглянулся и скомандовал:
– Стой! Пять минут!
И все сразу остановились. Сержант сошел на снег и потрепал Мари по гриве, улыбнулся, сунул руку за сахаром… И помрачнел, потому что сахар-то уже весь кончился! Мари тряхнула головой, оскалилась. Сержант шутливо погрозил ей пальцем и нарочито грозно сказал:
– Ты это брось! Больше нет, говорю. Ведь, правда, нет?
Нет – замотала головой Мари.
– Ну, вот и умница! Разумница! – и он обнял Мари, и долго так стоял, не шевелясь…
А после отстранился, помрачнел и обошел вокруг нее, поправил упряжь, огладил седло. А после опустился перед ней и принялся осматривать копыта – внимательно, по одному, и протирал, отковыривал лед, и всё это делалось с трудом, потому что пальцы уже почти не гнулись. А тут еще из-за спины:
– Позвольте, господин сержант!
Это опять был Чико. Сержант нехотя оглянулся. Солдаты стояли рядком и пристально, выжидающе смотрели на него.
– Чего еще? – спросил сержант.
– А вот, он говорит, – и Чико показал на Франца, – будто здешние люди язычники, и поклоняются они… Ну, вы сами знаете, кому!
– Нет! – раздраженно ответил сержант. – Болван ваш Франц. Здешний народ верит только в Христа!
– А…
– Ладно! Хватит! – перебил сержант. – Отдохнули, и будет!
И резко встал. И, чтобы они опять не наболтали чего лишнего, уже хотел скомандовать садиться. Да вот не успел! Хосе спросил:
– Они, ну, эти местные, они что, такие же, как мы с вами, господин сержант, католики? Или как Курт с Гаспаром?
– Нет, не то и не другое. Не совсем, – нехотя ответил сержант, опасаясь опять ввязаться в какой-нибудь спор. – Они… – Ну тут он вдруг даже улыбнулся и сказал: – А я, знаете, летом был даже знаком с одним здешним священником. Очень приличный господин! И еще очень прилично играл на скрипке. А его сын… О, это был прирожденный игрок! То есть был у человека настоящий талант! И еще один – в стрельбе из пистолета. Ночью в мышей на слух – и всякий раз без промаха! Вы представляете?!
