Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1
— Ну, ежели так, — отвечал барон, — тогда вы будете спать в замке. — Потом, поискав глазами Ла Бри и обнаружив его в углу, барон крикнул: — Ну-ка, подойди сюда, старый разбойник!
Ла Бри робко приблизился на несколько шагов.
— Ближе, ближе, черт бы тебя побрал! Как, по-твоему, красная спальня в надлежащем виде?
— Разумеется, сударь, — отвечал старый слуга, — ведь в ней всегда ночует господин Филипп, когда наезжает в Таверне.
— Быть может, она и годится для бедняка лейтенанта, когда он на три месяца приезжает погостить к разорившемуся отцу, но едва ли она подойдет богатому сеньору, путешествующему почтовой каретой с четверкой лошадей.
— Уверяю вас, господин барон, — вставил Бальзамо, — она подойдет мне как нельзя лучше.
Барон сделал гримасу, означавшую: «Уж я-то знаю, что это за комната».
А вслух он сказал:
— Итак, отведи господину путешественнику красную спальню, поскольку господин путешественник, по-видимому, решительно хочет излечиться от желания когда-нибудь в жизни вернуться в Таверне. Итак, вы по-прежнему настаиваете на том, чтобы остаться здесь?
— О да.
— Погодите, есть еще один выход!
— Какой выход?
— Как проделать путь, не взбираясь на лошадь.
— Какой путь?
— Путь, ведущий отсюда в Бар-ле-Дюк.
Бальзамо ждал продолжения.
— Сюда вы добрались на почтовых лошадях?
— Несомненно, разве что сам сатана им помог.
— Сперва я так и подумал: ведь вы, судя по всему, с ним не враждуете.
— Вы оказываете мне чрезмерную честь, барон, я ничем ее не заслужил.
— Ну что ж! Лошади, которые привезли вашу карету, могут ее и увезти.
— Никак не могут, потому что у меня осталось только две из четырех. Карета тяжелая, а почтовые лошади нуждаются в сне.
— Этот довод заслуживает внимания. Вы решительно желаете ночевать здесь.
— Я решительно желаю этого сегодня, чтобы увидеть вас завтра. Хочу засвидетельствовать вам свою признательность.
— Для этого в вашем распоряжении есть весьма простое средство.
— Какое?
— Поскольку вы пользуетесь расположением сатаны, попросите его открыть мне тайну философского камня.
— Господин барон, если вы так этого жаждете…
— Еще бы, разрази меня гром! Еще бы мне не жаждать философского камня!
— В таком случае следует обратиться не к дьяволу, а к другому лицу.
— Кто же это лицо?
— Я, как говорил Корнель в одной из своих комедий, которую он читал мне, погодите-ка, ровно сто лет тому назад, проходя по Новому мосту в Париже.
— Ла Бри! Мошенник! — возопил барон, которому мало-помалу разговор в такое время с таким человеком начинал представляться опасным, — попытайтесь найти свечу и посветите господину путешественнику.
Ла Бри поспешил исполнить поручение; занимаясь поисками свечки, столь же успешными, как поиски философского камня, он был вынужден кликнуть Николь, чтобы она пошла вперед и проветрила красную комнату.
Николь оставила хозяйку в одиночестве; вернее, Андреа была рада, что может отпустить Николь: ей хотелось побыть наедине со своими мыслями.
Барон пожелал гостю доброй ночи и удалился на покой.
Бальзамо достал часы, потому что помнил обещание, данное Альтотасу. Прошло уже не два, а два с половиной часа с тех пор, как ученый спал. Тридцать минут были потеряны зря. Бальзамо справился у Ла Бри, найдет ли он карету на прежнем месте.
Ла Бри отвечал, что карета должна быть там же, где была, если только не ездит сама по себе.
Тогда Бальзамо спросил, где Жильбер.
Ла Бри заверил, что Жильбер, как истый бездельник, по меньшей мере час назад уснул.
Уяснив себе как следует, каким путем можно попасть в красную комнату, Бальзамо вышел, чтобы разбудить Альтотаса.
Что касается красной комнаты, господин де Таверне ничуть не солгал относительно ее убожества; обстановка ее соответствовала всему убранству замка.
Дубовая кровать под стареньким штофным одеялом, некогда зеленым, а ныне пожелтевшим; того же цвета штофные обои, висевшие лохмотьями; дубовый стол с витыми ножками; большой камин времен Людовика XIII, сложенный из камня: зимой, когда в нем пылал огонь, он, должно быть, напоминал о роскоши и неге, но летом, лишенный огня, являл собой жалчайшее зрелище — без решетки, без щипцов и ведерка, без дров, но зато полный старых газет; таково было убранство комнаты, счастливым обладателем коей оказался на эту ночь Бальзамо.
Добавим сюда два стула и деревянный исцарапанный платяной шкаф, выкрашенный серой краской.
Покуда Ла Бри пытался немного прибрать в этой комнате, которую успела проветрить Николь, удалившаяся затем к себе, Бальзамо разбудил Альтотаса и вернулся в дом.
Проходя мимо спальни Андреа, он остановился и прислушался. Как только Андреа вышла из залы, где проходил ужин, она заметила, что ускользала от таинственного влияния, которое возымел над ней путешественник.
Желая победить самые мысли о нем, она села за клавесин.
Через затворенную дверь до слуха Бальзамо донеслись звуки ее игры.
Бальзамо, как мы уже сказали, остановился под дверью.
Мгновение спустя он произвел руками круговые движения, словно делая заклинания, в самом деле, вероятно, это и были заклинания, потому что, снова охваченная ощущением, подобным тому, какое уже испытала, Андреа постепенно перестала играть, уронила руки и всем телом медленно повернулась к двери, словно покорствуя чужому влиянию и исполняя нечто против собственной воли.
Бальзамо улыбался в темноте, словно видел девушку сквозь затворенную дверь.
Андреа, несомненно, исполнила все, чего хотел Бальзамо, и он угадал, что желание его исполнилось; поэтому он протянул левую руку и, нащупав перила, стал подниматься по крутой массивной лестнице, которая вела в красную комнату.
По мере того как он удалялся, Андреа тем же медленным, скованным движением отвернулась от двери и возобновила игру. Ступив на последнюю ступеньку лестницы, Бальзамо услыхал первые звуки: девушка заиграла прерванную мелодию.
Бальзамо вошел в красную комнату и отпустил Ла Бри.
Ла Бри был, несомненно, прекрасным слугой, привыкшим повиноваться жесту. Однако, сделав уже шаг по направлению к двери, он остановился.
— В чем дело? — спросил Бальзамо.
Ла Бри сунул руку в карман куртки, порылся в нем, но не издал ни звука.
— Вы хотите мне что-то сказать, друг мой? — спросил Бальзамо, подходя к нему.
Ла Бри, явно делая над собой неимоверное усилие, извлек руку из кармана.
— Я хочу сказать, сударь, что вы нынче вечером, видать, ошиблись, — отвечал он.
