Сергей Карпущенко - Капитан полевой артиллерии
– Нет, – честно признался Лихунов, – не горевал. Но ведь сейчас гибнут наши, русские. Это не все равно!
Раух хихикнул:
– Нет, все, все равно! Нет нам до них никакого дела! Скажите, разве заплакали вы когда-нибудь, глядя на труп нижнего чина, пусть даже славного человека, которому жить бы да жить? – Лихунов не ответил, а Раух снова хихикнул: – Вот то-то же! Поэтому война и страшна нам лишь потому, что всего-навсего повышает вероятность собственной неурочной кончины, а не чьей-либо чужой. Ну, а закончилась война, побили десять миллионов, а вы живы остались, пришли домой, осыпанные цветами, победителем, надели новый фрак, штиблеты с кнопками, о которых вы всю войну мечтали, и поехали в ресторацию праздновать свое освобождение от опасности быть убитым. Но в дороге, понятно, вы бережетесь, потому что какой-нибудь дурак-извозчик может сделать с вами то, на что не хватило сил у мировой войны. Вот и получается, милейший Константин Николаевич, что если и страшна война, самая кровопролитная и ужасная, то уж не более, чем извозчик, конка или авто. У человека одна жизнь, и ему все равно, кто пресечет ее спокойное течение, – и Раух посмотрел на Лихунова торжествующе.
– Да это же одна казуистика! – горячо воскликнул Лихунов. – Блудословие!
– Нет,- усмехнулся Раух,- не казуистика. Здесь одна лишь психология, вы сами видите.
Лихунов почувствовал, что не сможет сейчас убедительно возразить Рауху. Все в его страшной речи было надежно прилажено одно к другому, крепко держалось на цементе логики, было внешне стройно и непоколебимо.
– Вы знаете, – устало произнес Лихунов, – извините, но мне на самом деле спать очень хочется.
– Ничего, ничего! – понимающе закивал Раух. – Это вы меня извините, это я к вам, как последний моветон, на ночь глядя завалился.
Раух закупорил бутылку, которая исчезла у него под пледом, комично поклонился и задом попятился к выходу.
Лихунов лег на жесткую, металлическую кровать. В голове шумело от усталости, но в сознание упорно лезли эпизоды последних двух дней, разговоры, лица.
Снова вспомнился Залесский, наклоняющийся над тазом, убитый австриец, залитый его кровью черный солдатский хлеб, ссора в буфете. И снова зазвучал громкий шепот Рауха, похожий на ширканье платяной щетки по сухой бумаге. «Да неужели и я, – со страхом подумал Лихунов, – стал таким же черствым, бесчувственным, как этот казуист?» Ему вспомнилась смерть жены и дочери, и вдруг Лихунова озарило понимание, что самое страшное для него действительно уже далеко позади, и нет никакого личного страха перед войной, но осталось лишь одно убеждение, что войне этой он все-таки нужен, очень нужен, чтобы сделать происходящее сейчас по-настоящему страшным.
ГЛАВА 7
Утро нового дня разбудило Лихунова далекими трубными сигналами, громкой бранью унтеров, гнавших куда-то солдат, топотом сотен солдат, копыт, гудением автомобильных клаксонов, треском моторов проносящихся мимо домика мотоциклетов. Крепость словно громко зевала после недолгого, нездорового сна.
Лихунов, одеваясь, продумывал распорядок: «Нужно представиться начальнику артиллерии – вчера не сумел. Побывать в казарме. Как там переночевали мои? Потом встреча с Разваловым…»
В казарме он со вниманием выслушал доклад дежурного офицера. Обошлась без особых происшествий, не считая того, что канонир его батареи был замечен в употреблении спиртного. Лихунов видел, как доволен дежурный офицер, докладывая, что пьяным оказался человек именно его батареи. «Но иначе и быть не могло, – говорили глаза офицера. – Выскочки не думают о службе. Им важна лишь карьера». Но Лихунов постарался не заметить насмешки. Его взволновало другое: «Еще неделя этой вольготной крепостной жизни, и ведь дивизион до единого человека сопьется».
– Отдайте приказание, – строго сказал Лихунов, – командирам взводов заниматься с нижними чинами материальной частью и теорией. Личного времени всего час, с восьми до девяти. Смотреть, чтобы люди без дела не болтались, а если случаи пьянства повторятся, взыщу со всей строгостью с дежурного офицера. Вам все понятно?
И вышел из казармы. Потом, в конюшне, велел седлать свою лошадь, а сам направился к зданию штаба, чтобы добиться наконец аудиенции у начальника артиллерии, генерала Римского-Корсакова. Ли-хунов доложил о себе все тому же дежурному адъютанту, который вежливо кивнул набриолиненной головой, предложил присесть и, осторожно приоткрыв массивную дверь, на цыпочках вошел в кабинет генерала.
– Пусть ждет! – услышал Лихунов капризный старческий голос. – Я занят! Эти полевые вечно лезут, не терпится! Сам пока не знаю, где им позицию определить. Нет, сейчас не приму. Пускай отдыхают с дороги. Потребуется – позовем. Все.
Адъютант вышел в приемную, развел руками:
– Увы, их превосходительство велели ждать. О вашем дивизионе, конечно, не забудут. Пока – отдыхайте.
Лихунов стал сердито надевать перчатки.
– Странно. Бригаду комплектовали так спешно, что всем казалось, будто в нас сильно нуждаются. Разве крепость уже не готовится к отражению штурма?
Адъютант снисходительно улыбнулся:
– Вам непонятно распоряжение их превосходительства?
– Понятно, – буркнул Лихунов и вышел из здания штаба.
К северным воротам главной ограды он подъехал ровно в десять. Подполковник Развалов, могучий, статный, как лейб-гвардеец, но ловкий с виду и почти изящный, умело сидел на смирном вороном жеребце и с улыбкой смотрел на подъезжающего Лихунова.
– Ну вот и вы, Константин Николаевич, – отдал Развалов честь. – Точны, как германский коммивояжер, простите за сравнение. Итак, прошу за ворота.
– С удовольствием, – дал шпоры Лихунов своей некрасивой, пегой, но отлично выезженной кобылице, и они выехали из крепости.
По хорошо укатанной дороге офицеры двинулись в сторону какого-то селения – оставленного жителями бедного польского местечка. Развалов, казалось, был в прекрасном расположении духа, должно быть, гордясь своей кавалерийской посадкой, прекрасной лошадью и возможностью беспрепятственно разъезжать по всему крепостному району.
– Вы счастливы, Лихунов, – весело говорил Развалов, натягивая поводья, чтобы ехать подле капитана, – да, счастливы, потому что не многие крепостные артиллеристы получают такую блестящую возможность ознакомиться с Новогеоргиевском и местностью, что к фортам прилегает.
Лихунову не понравился покровительственный тон инженера, и он сухо спросил:
– А что, разве изучение местности не входит в курс их занятий? Как же в таком случае организовать эффективную стрельбу?
– Вот и мне это трудно понять. Но дело в том, что все планы фортов и прилегающей к ним местности считаются столь секретными, что заперты в сейфе Управления крепостной артиллерии. Офицеры же для занятий могли пользоваться лишь трехверстной картой, имевшейся в продаже и крайне неудовлетворительной.
