Саймон Скэрроу - Британия
– Квинтат хочет, чтобы мы стали глазами и ушами армии, а также ее оружием, – сказал Катон. – Где бы и когда бы мы ни встретили врага, мы должны действовать беспощадно. Легат желает проложить дорогу смерти и разрушений по землям декеанглиев до самого острова Мона.
– Но это же логово друидов, – вмешался Мирон.
Катон подавил раздражение и кивнул:
– Мне это прекрасно известно, декурион. Потому-то легат и затеял эту кампанию. Если мы сломим дух варваров и уничтожим культ друидов, не останется никого, кто сможет объединить племена и выступить против нас в будущем. Вы знаете, что представляют собой кельты. Они просто обожают сталкиваться лбами, что является их слабостью. Но когда появляется вожак, готовый повести их за собой, они сражаются, как фурии. Теперь, когда Каратак выведен из игры, только друиды в состоянии объединить разрозненные племена. Без них мы сможем сдерживать врага, и в конце концов в новой провинции Рима установятся мир и порядок. Война продолжается слишком долго, но, как только мы справимся с неприятелем, ветераны смогут выйти в отставку, и некоторые из нас вернутся домой.
– Я в последний раз видел свою семью лет десять назад, в Лютеции, – задумчиво сказал Крисп. – У меня там жена и две дочери… Сомневаюсь, что они меня узнают.
Катон почувствовал, как его охватывает ужас от этой перспективы. Так долго находиться вдали от дома, не иметь возможности увидеть, как сын превратится из малыша в мальчика, оказаться чужим для Луция и быть забытым Юлией… Это казалось ему самым страшным, и потому он еще тверже решил внести максимальный вклад в быстрейшее окончание кампании в Британии. Каждый убитый им враг приблизит его на один шаг к дому, объятиям жены и ребенку.
– Но друиды, – продолжал Мирон. – Вы же знаете, какие они. Демоны в человеческом обличье. И они владеют магией. Я слышал, что друиды могут призвать на помощь могущество своих богов, чтобы направить на нас ураганы и чудовищ. А Квинтат хочет повести нас в самое сердце их священного королевства, где они представляют серьезную опасность. Говорю вам, это ошибка.
– Магия? Да пошла она! – Крисп презрительно фыркнул. – Похоже, она им не очень помогает. Либо их боги спят мертвым сном и не делают свою работу, либо они – кучка трусливых слабаков, не достойных даже целовать ноги Юпитера и Марса.
Однако его слова нисколько не убедили Мирона.
– Я видел, на что они способны. И как действуют на своих последователей. Боги превращают их в бешеных зверей.
Катону надоело его слушать, и он решил вмешаться:
– Они – такие же люди, как и мы. И их так же легко убить. Я делал это не один раз и уверяю вас: они не опаснее любых других варваров. А поэтому я больше не желаю слушать твою болтовню, декурион. Ты меня понял?
Мирон пощелкал языком, но кивнул:
– Как скажете, командир. Надеюсь, вы не ошибаетесь.
Катон проигнорировал его последние слова, решив заняться более насущными делами.
– Раз мы возглавляем марш, в нашей колонне не будет места для багажа. Наши телеги поедут вместе с основными обозами. И я не хочу, чтобы мои люди несли свое снаряжение на себе. Мне удалось договориться с трибуном, отвечающим за снабжение, он выделит нам несколько дополнительных телег для обмундирования и всего прочего. Таким образом, мы будем готовы в любой момент вступить в схватку. Парням это понравится.
Он улыбнулся, и Крисп ответил ему тем же. Вещмешки со всем необходимым были проклятием пехоты во время кампании. Набитые снаряжением и пайками, они весили примерно половину того, что весил человек, который их нес, и поэтому все их дружно ненавидели и проклинали.
– Для легионеров – только доспехи, щит и копье, – продолжал Катон. – То же самое для пехотинцев. Кавалерия оставит мешки с кормом для лошадей на тех же телегах, Мирон. И свое снаряжение. Мы должны двигаться налегке, чтобы не устать слишком сильно и иметь возможность сразиться с врагом или пуститься за ним в погоню. Кроме того, нам нужно будет при случае взять пленных. Я должен обеспечить штаб надежными сведениями о том, что ждет нас впереди. Учитывая, что легат намерен дойти до острова Мона, нам необходимо точно знать, с чем мы столкнемся по пути.
Катон увидел, что Мирон поморщился, когда он произнес название оплота друидов, и ему стало не по себе, что такой человек пойдет вместе с ним в сражение. Он бы гораздо больше хотел, чтобы рядом находился Макрон, которому префект мог спокойно доверить свою жизнь. Мирон еще ни разу его не подвел, но и никогда до сих пор не демонстрировал такого страха перед врагом. Катон подумал, что он не знает, насколько это чувство разделяют солдаты Мирона, да и вся остальная армия.
– И еще: к нам присоединится офицер из штаба армии. Трибун Ливоний. Он будет каждый день прокладывать наш маршрут.
Крисп на мгновение нахмурился, а потом кивнул:
– Ливоний… Офицер из Двадцатого, верно?
– Именно. Ты что-нибудь про него знаешь?
– Если этот тот Ливоний, о котором я слышал, от него будет польза в бою. Месяц назад он повел отряд дровосеков к подножию холмов, и на них напали силуры. Все закончилось бы паршиво, но под командованием трибуна парни сумели пробиться к ближайшему аванпосту без особых потерь. Складывается впечатление, что он хладнокровный и смелый офицер. Но почему его сделали картографом, для меня загадка. Такие, как он, должны вести за собой солдат в сражение.
– Точная карта – весьма полезная штука, особенно в горах, – возразил Катон. – Но если Ливоний настолько надежен, как ты говоришь, он станет прекрасным дополнением к нашей колонне. Ладно, господа, я бы предложил вам поиграть в кости и облегчить ваши кошельки, но завтра нам рано вставать, и впереди ждет трудный день. Так что, если мы все обсудили… – Он посмотрел на Криспа и Мирона, но оба промолчали. – Тогда я желаю вам спокойной ночи.
Они встали со своих табуретов и обменялись салютами, прежде чем выйти из палатки. Когда полог за ними закрылся, Катон тяжело вздохнул и расправил плечи, пока не услышал, как они затрещали. Они подготовились к маршу в форте, и его люди были готовы выступить на рассвете. У него появились сомнения по поводу Мирона, но менять что-либо было поздно. Он не мог отправить его к Макрону – это показало бы, что командир больше не доверяет декуриону. А такой удар по самолюбию перенести очень трудно. Лучше дать ему шанс показать себя и обрести уверенность, которая победит внутренние страхи и осторожность.
«В конце концов, – напомнил себе Катон, – тебе тоже пришлось сражаться с собственными страхами в самом начале военной карьеры». Он слишком хорошо помнил холодный, всеобъемлющий ужас, от которого внутри у него все сжималось во время первого сражения с германскими воинами на границе Рейна. Даже сейчас он переживал похожий страх перед боем, но знал, что не должен показывать его тем, кто идет за ним. Даже если для этого приходилось рисковать больше, чем были склонны те, кто имел такое же звание, как у него. Он хотел, чтобы все видели его отважным и уверенным в себе, и неважно, что на самом деле он чувствовал.
