Геннадий Андреев - Белый Бурхан
Таким образом, вспыхнувшая было среди алтайцев тревога в связи с дальнейшим сокращением их земельных угодий, была заглушена. Тем не менее. Алтайская духовная миссия по-прежнему являлась наиболее реальным проводником колониальной политики царизма на Алтае. Но, проводя христианизацию, она была вынуждена, как и раньше, опираться на сугубую добровольность крещения. Определенным успехам миссионеров в этом предприятии способствовал нарастающий кризис шаманизма, который все менее соответствовал меняющимся социально-экономическим интересам алтайцев и их этнической трансформации. С возникновением бурханизма духовенство впервые столкнулось с сильным противником (к тому же имеющим прочные местные корни), с явным противодействием как со стороны «язычников», так и со стороны «новокрещеных», переходивших в «свою, алтайскую веру», т. е. в бурханизм. Подавить нарастающее движение своими силами было невозможно, и тогда на помощь приходит фальсификация, призванная обеспечить полицейскую поддержку государства.
Тревожное состояние русского крестьянства, самовольно захватившего «земли инородцев» и сознававшего это, усиливалось непонятным «брожением» среди алтайцев. Шла русско-японская война, еще более обострившая ситуацию: ползли разного рода слухи, иногда просто дикие (вроде «армии чеченцев, намеревающейся захватить Бийск и Барнаул» и т. п.), раздувающие панику. Так появился и страх перед «кулаком Япона». Миссионеры и, прежде всего, их глава не могли не использовать сложившуюся обстановку, чтобы нанести сокрушительный удар по своему идеологическому противнику, уничтожив его раз и навсегда. Для этого нужно было придать (или, во всяком случае, усилить) политическую окраску бурханизма, представив его как антирусское, прояпонское (т. е. политическое) движение. А с такими «бунтами» уже должно было разбираться правительство, обладавшее мощным аппаратом принуждения. Так и вышло. В ответ на первую же телеграмму в Омск исправник Тукмачев получил следующее указание: «Случае надобности необходимо принять решительные меры восстановлению порядка, не стесняясь и мерами силы». Но даже тогда, когда полиция и вооруженные крестьяне взяли инициативу подавления движения «беловерцев» в свои руки, миссия не осталась в стороне. В Усть-Кан прибыл ее начальник, епископ бийский Макарий. К сожалению, деятельность этой «сильной личности» не изучена в полной мере. Ставши в 1890-е годы главою Алтайской духовной миссии, он активизировал ее работу, за что и пользовался благоволением своего «тезки» — епархиального томского архиерея Макария Невского, состоявшего под покровительством Оберпрокурора Святейшего Синода Победоносцева, к слову, тезки стоили друг друга: Высокопреосвященный Макарий (томский) тоже организовал побоище, но несколько позже, в 1905 г., с его благословения черносотенцы дважды громили «сборище крамольников» в Томске…
В ночь на 21 июня 1904 г., накануне выступления собранного «войска», бийский Макарий отслужил молебен. Свидетели сообщили, что епископ пояснил направляющимся в урочище Теренг «незаконность собравшихся калмыков» (алтайцев), велел карателям слушаться команды начальников разбить незаконно собравшихся калмыков и не брать ничего чужого. Напомню, что согласно действовавшей статье «Устава об инородцах», последним была разрешена свобода отправления культов; так что алтайцы закона не нарушали. Во время судебного разбирательства свидетель — землемер Барсов — говорил, что в беседе с Макарием, имевшей место в тот же вечер, он высказал мнение, что… «Чет окажется несостоятельным… вера в него пройдет, что репрессии по отношению к калмыкам применять не следует», но Макарий с категоричностью фанатика заявил: «Нельзя допустить распространения лжеучения». Вот она, главная причина погрома, вот и источник нелепых обвинений, предъявленных бурханистам. Через неделю после «событий» оба Макария встретились в Бийске верховный пастырь прибыл сюда из губернского центра, дабы разобраться во всем самому; он допрашивал и «увещевал» «главных виновников столь прискорбного в язычестве явления», беседовал с исправником и его помощником, с «особо командированным Брунновым». Беспокойство архиерея понятно: в тот период успехи миссии на Алтае были очевидны, а «Алтай… справедливо признавался в митре Томского епископа лучшим алмазом» (Томские епархиальные ведомости N 5 февр. 1904)…
Итак, «христово воинство» в составе сотни полицейских и более тысячи окрестных русских крестьян, благословленное «святым отцом», двинулось в Теренг: с конца апреля 1904 г. именно здесь проходили общие моления бурханистов. Подойдя на рассвете к урочищу, каратели застали алтайцев в молитвенных позах, обращенных лицами на восток в ожидании восхода солнца… и началось «подавление», вернее, избиение. Несмотря на предупреждения Тукмачева «шибко не шевелить, а так, слегка», толпа с откровенной жестокостью расправилась с собравшимися: один человек был убит, около пятидесяти — избиты или покалечены. «Блюстители порядка» действовали вольно: алтайцы не сопротивлялись, у них не было даже ножей; было арестовано 36 человек, среди них — Чет Челпанов, первым провозгласивший «заповеди бурханизма». Все «преступники» покорно приняли арест и были препровождены в Усть-Кан, а затем в Бийск. Погромы, однако, на этом не прекратились: распоясавшиеся «усмирители» ломали аилы, выволакивая из них мало-мальски ценное имущество, забирали лошадей, скот, считая, что «идет война». Перепуганные алтайцы бежали в горы Такова правда — быть может, не столь устрашающая, как в романе, но не менее драматичная; трагизм ситуации сказался значительно позднее, в 20-х-30-х годах. Спустя почти два года после «подавления смуты», в мае 1906 г., состоится судебный процесс над Четом Челпановым с товарищами. Из тридцати шести взятых под стражу будут судить лишь шестерых «зачинщиков». Стараниями прогрессивных сил (Г. Н. Потанин, Д. А. Клеменц и др.), все они будут оправданы. Прокурорский протест вызовет к жизни повторное разбирательство — теперь уже не в Бийске, а в Омске. Только в марте 1909 г. дело будет закрыто окончательно. Подчеркну, что даже в годы реакции, последовавшие вслед за поражением первой русской революции, обвинение, выдвинутое против бурханистов летом 1904 г., о политическом характере их движения (вожделенная цель миссии и местных властей) так и не состоялось.
Много лет спустя версия о японском (шире — внешнем) источнике бурханизма все же возродилась — на этот раз на страницах советских научных изданий (о чем было уже сказано выше). Знали бы руководители Алтайской духовной миссии, давным-давно не существующей и полузабытой, какой «подарок» они сделали советской науке, в которой тогда, в 30-40-е годы, повсеместно насаждался утилитарный, конъюнктурный подход к фактам и событиям! Изменение политической ситуации как в стране, так и в мире в целом как бы оживляло старую, казалось бы, навсегда исчезнувшую концепцию. Как в годы русско-японской войны были тонко учтены настроения русского крестьянства Горного Алтая, его растерянность и тревога и на этой основе спровоцирован шовинистический угар, так и в годы «сплошной коллективизации» и сталинских репрессий авторы «ученых книг» стали втискивать сторонников «белой веры» в схему «обострения классовой борьбы»; глубинный смысл этого скрывался в осложнении отношений с Китаем (инциденты на КВЖД в 1929 г.) и, главным образом, с Японией: обстановка стала напряженной — вновь понадобилось наклеить на бурханистов ярлык носителей «прояпонских настроений» (они же сыграли роль «козла отпущения» и внутри страны: как же — «буржуазные националисты», «сепаратисты»!). Сплошь и рядом начинает подчеркиваться якобы присущее бурханизму стремление отделиться от России и отдать Алтай «под протекторат Японии» (со всеми вытекающими отсюда последствиями для носителей этой «зловредной идеи»). Само слово «бурханизм» стало звучать как обвинение; о нем и сейчас словно «стесняются» говорить, либо уже ничего не знают (время идет!); еще и поэтому мы так мало знаем об этом интереснейшем феномене духовной культуры алтайцев. Приходится только сожалеть, что такая, мягко говоря, предвзятая точка зрения, принесшая народу Горного Алтая множество бед, в сущности, не сдала позиций и по сей день.
