Геннадий Андреев - Белый Бурхан
Судебные инстанции, обвиняя бурханистов в сепаратизме, тем не менее ни разу — даже намеком — не соотнесли «белую веру» со «Страной восходящего солнца». Они почему-то «не сочли нужным» привести столь важный для них «аргумент». Очевидно, это произошло по той простой причине, что у разбиравших это дело его не было, иначе таким «доказательством» не преминули бы воспользоваться, усугубив и без того довольно тяжелое обвинение (не забудем, что шла русско-японская война). Имя «Япон-хан» не встречается и в первых донесениях бийского исправника Тукмачева в губернский центр и в Омск (генерал-губернатору). Наконец, в докладе томского губернатора Старынкевича, направленном в Министерство внутренних дел, тоже нет никаких упоминаний о Японии. Вместе с тем, на процессе бурханистов о «Япон-хане», как якобы ожидаемом ими «спасителе», говорили не раз; но кто и как? В этом плане все показания разбиваются на три группы. Обвиняемые и свидетели-алтайцы полностью отрицали упоминание этого персонажа во время молений; Чет Челпанов — «проповедник» и главный обвиняемый — заявил, что о Японии он вообще узнал только в тюрьме. Крестьяне-старожилы показали следующее: русские боялись не «калмыков» (собравшихся на моление в урочище Теренг), а японцев: «носились слухи, что скоро придут японцы»; «русские боялись слухов, носившихся среди них (разрядка моя — Л. Ш.) о приходе „Кулака“, „Япона“» (показания крестьянина из с. Черный Ануй Князева Е. А. во время процесса). В последнем случае мною сохранена протокольная пунктуация; фраза недвусмысленно утверждает, что русские опасались и «Кулака», и «Япона». Думается, что речь в данном случае идет все-таки о «кулаке Япона»: это соответствует нормам русской «простонародной» речи, да и термин «кулак» (в социальном смысле) в Горном Алтае (к тому же в начале века) практически не употреблялся. В третью группу входят показания представителей администрации, которые якобы слышали об ожидании алтайцами «Япон-хана» от «калмыков», говоривших по-русски, или от миссионеров, переводивших ответы алтайцев на русский язык (!). Знаменательно, что показания самих миссионеров из дела изъяты. Это наводит на размышления; к тому же, разные показания этой группы нередко противоречат друг другу.
Версия о «японском вмешательстве», об «ожидании алтайцами „Япон-хана“» впервые появляется еще задолго до процесса на страницах миссионерских отчетов и донесений, а к 1905 г. приобретает последовательное и весьма настойчивое звучание в этих же документах. Вот что писал в епархию черноануйский миссионер о. Тимофей в марте 1905 г., алтайцы-де поют такое: «Ойрот, которого не было, ниоткуда явился, японское царство явилось, Япон-хан явился». Скажем больше: описание «прихода трех бурханов», их «явление» и «откровение» Чету Челпанову и его приемной дочери Чугул первый раз появятся опять-таки в миссионерских донесениях (спустя долгое время после побоища в Теренг и, добавлю, только в них — и нигде более!). Позднее это же описание автоматически перейдет в научные статьи, монографии и приживется там, сделавшись, таким образом, «общеизвестным фактом», аксиомой Но и это еще не конец все донесения полиции, где имя «Япон-хан» сочетается с «новой алтайской верой», проходят со ссылкой на сведения, полученные от членов Алтайской духовной миссии.
Итак, есть все основания считать, что тезис об отсутствии местных корней бурханизма, о его искусственном характере и привнесении из-за границы был почему-то выгоден миссии и пущен в обиход именно ею Объяснение этому следует искать в сложившейся к началу 1900-х годов ситуации. Созданная в 1828 г. Алтайская духовная миссия уже в 1830 г приступила к практическим делам Политика, проводимая ею в Горном Алтае, являлась, в сущности, продолжением государственных колониальных устремлений российского царизма. Ставя своей целью полную христианизацию «язычников», заботясь о «спасении их душ», пастыри духовные, вольно или невольно, должны были ускорить русификацию коренного населения осваиваемых земель Для этого, в частности, создавались оседлые поселки из «новокрещеных» и русских переселенцев. К 1910 г было уже 380 таких селений (среди них Черга, Усть-Сема, Анос и др.) с населением в 52 тысячи «душ» обоего пола Иногда для внедрения христианства «изнутри» миссия переселяла «новообращенных» в глубинные районы, так случилось с телеутами Кузнецкого уезда, переселенными в Горный Алтай. Считалось (и не без оснований), что близкие по языку и культуре местному населению и в то же время овладевшие элементами русской культуры новоявленные христиане будут проводниками идеологической экспансии православной церкви. Из числа алтайцев стали готовить духовенство, были построены мужской и женский монастыри (в Чулышмане, в Улале) Как бы то ни было, такая деятельность «проповедников слова божия» оказала значительное влияние на подготовку первых кадров алтайской интеллигенции (М. Чевалков, К. Танашев, Г. Гуркин, Н. Никифоров и др. так или иначе были связаны с миссией).
С возникновением миссионерских станов и селений, с появлением монастырей, кроме всего прочего, довольно остро встал вопрос о земле, на которой жили как окрещенные, так и не сменившие веры алтайцы На практике это выглядело так при основании нового селения священник вбивал в землю деревянный крест, и земля на пять верст вокруг него поступала в пользование только христиан До тех пор, пока заселение Горного Алтая русскими сдерживалось правительственными указами, земельной проблемы, как таковой, не возникало Но в 1877 г русским было разрешено селиться и во внутреннем Алтае, и, хотя их поселки располагались главным образом в предгорьях, определенная инфильтрация переселенцев началась и здесь.
Чтобы понять особое положение Алтайской духовной миссии, стоит обратиться к так называемому «Уставу об управлении инородцами» (1822 г.) «Алтайские калмыки» были отнесены этим законодательным актом ко «второму разряду», т. е. значились «кочующими инородцами». «Они, — сказано в Уставе, — составляют сословие, равное с крестьянским, но отличное в управлении. За ними утверждаются земли, ныне ими обитаемые. Управляются своими родоначальниками по степным обычаям. Дозволяется полная свобода вероисповедания» Из приведенного отрывка следует, что прямое вмешательство как властей, так и духовенства во внутренние дела местного населения поначалу было ограничено законом Действие реформированного в 1877 г законодательства несколько ослабило положения «Устава», но основные из них по прежнему оставались в силе Разумеется, это мешало церкви В то время как деятельность местных органов управления фактически не касалась внутренней жизни общества алтайцев. Алтайская духовная миссия, через свою специфическую деятельность, претендовала на право (хотя бы в будущем), владея умами своей христианизированной паствы, влиять на все дела коренного населения. Отсюда некое «соперничество» царской администрации и церковников, отсюда своеобразный «экстремизм» последних. В случае конфликта из-за земли между русскими переселенцами (даже раскольниками) и алтайцами крестьянские начальники нередко пытались оградить остатки прав последних, апеллируя к пунктам «Устава»; наоборот, церковь всегда выступала в интересах «христиан», высказывая явное недовольство делами властей и противодействуя им. Типичны, например, заявления такого рода: успеху миссии на Алтае «мешает лжебратия». С точки зрения миссионеров так оно и было: в 1897 г. на Алтае была проведена серьезная статистическая работа, в том числе перепись населения, в результате которой выяснилось, что «свободных земель» в горах, по сути дела, нет. Такая постановка вопроса в известной мере сдерживала «официальную колонизацию»; к тому же, суровый климат и скудные почвы Центрального Алтая, не располагавшие к занятию земледелием, особенно и не привлекали русских крестьян.
