Александр Красницкий - Гроза Византии
Лицо Михаила прояснилось. Гроза над головой македонянина пронеслась, не разразившись.
— Так, так, — закивал головой Михаил, — я верю тебе… Ты говоришь правду… Но кто были эти безумцы? Назови мне их!
— Прости, несравненный, я — человек новый и мало кого знаю по именам…
— Хорошо, когда узнаешь, приходи и скажи мне, прямо скажи! Я все знаю, но требую правды, да, вообще, ты приходи ко мне прямо, хочешь, я прикажу назначить тебя моим протовестиарием «хранитель императорского гардероба». Ты мне очень нравишься!… Или нет, подождем, зачем возбуждать лишнюю зависть? А ты мне скажи потом имена безумцев, осмелившихся так думать обо мне.
Македонянин низко поклонился императору.
«Если мне кого-нибудь нужно будет устранить со своей дороги, я назову тебе его имя!» — подумал он.
— Теперь скажи, народ очень скучает по ристалищам? — снова заговорил Михаил.
— Он ждет их с нетерпением, как твоей великой милости.
— И народ получит ее!…
— Тогда он будет счастлив, как в тот день, когда после дождя и бури из-за туч появляется солнце на небе.
— Ты так думаешь?… Разве народ так уж любит ристалища?
— Он любит солнце…
— Какое?
— Его освещающее, оживляющее, ободряющее…
— Что ты говоришь? Что за солнце?
— Ты, несравненный! Кто же, кроме тебя, может быть для Византии солнцем?
Эта новая лесть окончательно расположила Михаила к македонянину.
— Так, так, ты хорошо говоришь, я очень люблю правду, — закивал он головой. — Но скажи мне, ты это должен знать, за кого народ?
— За кого ты, великий.
— Мы и все наши предки всегда были за зеленых… Это — хороший яркий цвет, мы любим его, но разве есть вкус у низменной черни?
— Ты справедлив, как всегда, несравненный!… Ведь, победы зеленых знаменуют собой урожай.
— Так, так! Хлеб — это богатство страны, но чернь не понимает этого… Она за голубых?
— Не думаю… Теперь так мало мореходов в Византии.
— Тогда примут ли «голубые» состязание?
— Они никогда не отказывались…
— Так, вот, ты все это узнай и мне сообщи… Но ристалища во всяком случае будут, я извещу об этом сегодня же протоскафория «начальник телохранителей» и великого эпарха «начальник варягов», пусть они будут наготове к моему выходу, а ты теперь иди, узнай все и сообщи мне. Вот, тебе мой перстень…
С ним и эпарх «градоначальник», и даже сам великий логофет «верховный блюститель законов; высший чин в государстве; нечто вроде канцлера» окажут тебе помощь… Иди…
А мы, отдохнув немного, будем заниматься государственными делами…
Василий, преклонив колена, поцеловал протянутую ему в знак особой милости руку и быстро скрылся.
15. ГОЛУБЫЕ И ЗЕЛЕНЫЕ
Василий вышел из покоев императора окончательно переродившимся.
Еще так недавно, всего только за час до этой беседы, никто во дворце не счел бы для себя нужным даже удостоить его взглядом, не только обращать внимание, а вот теперь со всех сторон неслись к нему заискивающие поклоны, улыбки. Не только протостратор, но даже сам куропалат «начальник дворца» поспешил к нему навстречу и первым заговорил с ним.
— Что слышно, мой друг? — вкрадчиво спрашивал он его.
— О чем? — с надменностью спросил равнодушно македонянин.
Он прекрасно понимал, что значат и чего стоят все эти заискивания, и невольно увлекся желанием отплатить за то унижение, которое так недавно ему приходилось выносить от этих теперь так подобострастно склоняющихся перед ним людей.
— Там, у нашего несравненного императора? — смутился придворный.
— А? Ты говоришь про это? Прости меня, я имею некоторое поручение от Михаила и пока должен держать его в тайне… Ты понимаешь, что это необходимо.
— Да, да…
Но, может быть, одно слово…
— Не могу ничего…
Спешу… Прощай!
Голова македонянина кружилась. Мысли одна смелее другой волновали его.
"Удача! Несомненная удача! — шептал он. — Я верю в себя, я буду близок к этому, потерявшему облик человеческий, существу… Недаром я пожертвовал ему Ингериной! Я пожертвую всем ради власти… Может быть, завтра я буду великим логофетом, а там кто знает?”
Даже дыхание сперлось в груди Василия, когда эта мысль промелькнула в его голове.
"Что же, были, ведь примеры!… Сам великий Юстин…”
Громкий окрик прервал его размышления.
Василий остановился и оглянулся. Позади него стоял средних лет богато одетый царедворец. В одежде его, широкой и богато украшенной, преобладал зеленый цвет.
Это был цвет одной из двух наиболее сильных партий константинопольского ристалища.
Конные ристалища, известные еще в древнем Риме, особенно развились в Константинополе со времени императрицы Феодоры, жены Юстиниана, сумевшей придать им даже политическое значение. Вначале явились четыре партии, разделявшиеся по цветам своих одеяний: были красные, белые, голубые, зеленые.
Красные обозначали собой силы солнца и, вообще, огня, белые — зиму и ее влияние на землю.
Эти две партии не пользовались никаким влиянием среди константинопольцев.
Нельзя сказать того о зеленых и голубых.
Первые олицетворяли собой высшую власть, императорский двор, вторые -народ, море…
Эти партии постоянно боролись между собой и не только в цирке, но и в жизни. Народ видел в голубых олицетворение самого себя и всегда стоял за них. При Феодоре эта вражда достигла крайних пределов и едва не закончилась народным восстанием, которое успокоило только необыкновенное присутствие духа императрицы.
Всем же доступное состязание партий обыкновенно происходило на ипподроме.
Ипподром состоял из продолговатой выравненной арены, одной своей стороной примыкавшей к крутому склону холма, на котором были устроены места для зрителей. С противоположной стороны была искусственная терраса также с местами для зрителей, изгибавшаяся в своем конце в виде полукружия. Возницы получали обыкновенно при состязаниях места по жребию, и в константинопольском цирке их допускалось на ристалища неограниченное количество.
При установке колесниц всегда соблюдалось следующее правило. Перед каждым стойлом протягивалась веревка. Лишь только давался сигнал к началу ристалища, веревки перед самыми дальними стойлами одновременно опускались. Когда выехавшие из них колесницы достигали следующих ближайших стойл, отворялись и эти последние, и так до конца, пока все колесницы не выстраивались в одну прямую линию около заранее помеченного пункта.
После этого начиналось самое ристалище.
Колесницы во весь опор мчались вдоль ристалища сперва мимо его правой террасы и, достигнув заключающего террасы полукружия, поворачивали и продолжали путь вдоль левой террасы. Место поворота обозначалось особым столбом — кампером, от которого шел барьер, ограниченный на другом конце величественной статуей Гипподамии.
