Мария Семенова - Лебединая дорога
Не сговариваясь, воины Эрлинга вырвали это копье и передали вождю.
Эрлинг стиснул в руке ясеневое древко… Ему показалось, будто тепло ладони Рунольва Скальда покинуло его еще не до конца. Эрлинг смотрел на брата, не слушая насмешек, сыпавшихся с пестрого корабля… И когда понял, что копье Халльгрима не заденет, — оно полетело. Над палубой, над скамьями, над серой водой.
Оно раскололо один из щитов, за которыми Рунольв прятал своих гребцов, и щит слетел с борта. Под щитом вздрогнуло весло, потом неуклюже задралось вверх… и наконец упало и вывалилось из люка. И поплыло по еще невысоким волнам, быстро отставая от корабля.
— Добрая примета, — проворчал в бороду Олав кормщик. И, не дожидаясь приказа, скомандовал:
— К повороту! Парус приготовить!
Эрлинг и впрямь совершил бы величайшую ошибку, оставив Олава на берегу.
Корабль повиновался старику, как послушная лошадь: развернулся и пересек собственный еще пенившийся след, и Рунольв успел опередить его совсем ненамного. Всего на несколько полетов стрелы…
Новая команда — и парус рывками пополз вверх по мачте, быстро расправляясь, принимая в себя ветер.
И когда парус подняли, то оказалось, что под ним пряталось на палубе двое людей. Двое рабов, те, что приехали в лодке с Эрлингова двора. Рагнар сын Иллуги и Адальстейн англ. Когда они успели проскользнуть по сходням — никто и не заметил.
— Адальстейн пускай остается, а этого второго надо выкинуть за борт! — налегая на весло, потребовал Бьерн Олавссон. — То-то я чувствую, что стало труднее грести. Он отягощает корабль!
Рагнар повернулся к нему и немедленно ответил:
— Если тебе тяжело, дай я сяду грести вместо тебя.
— Я разделаюсь с тобой, немытая рожа, — пообещал Бьерн. — Вот подожди только, пока сменюсь.
— Замолчи, Олавссон, — сказал Эрлинг. — Прикоснитесь друг к другу, и я выброшу за борт обоих.
— Так я и знал, что ты заступишься за своего трэля! — зарычал Бьерн.
Эрлинг смотрел на него холодно. Потом он спросил:
— А хочешь, я сам выпрыгну в воду? Тогда никто тебе не помешает колотить раба вместо того, чтобы гнаться за Рунольвом…
Бьерн, вынужденный проглотить свою ярость, с удвоенной силой налег на весло, и весло затрещало. Эрлинг подозвал обоих рабов и сказал:
— Оружия у меня для вас нет. Добудете его сами… А если поведете себя храбро, обоих освобожу.
С берега, из Сэхейма, видели два корабля, прошедших друг за другом — в сторону моря… Первым летел под красным парусом корабль Рунольва Раудссона. И его хорошо разглядели со двора. Даже слишком хорошо.
Видга, правда, все поглядывал на кнарр. Кнарр строился для моря, и, наверное, выдержал бы бурю. Но не на нем гоняться за боевыми кораблями, и это все понимали.
Видга не хуже прочих видел форштевень пестрого корабля… Однако он все-таки не позабыл рассказать про Скегги, оставшегося в лесу. Тогда Хельги позвал двоих старых рабов — старики все равно не пригодятся для боя — и велел им ехать на поиски, потому что начинало темнеть. Ветер за стенами выл и стонал, и было слышно, как за оградой с треском валились деревья.
Рабы встретили Скегги на середине дороги из Терехова, уже под дождем. Он из последних сил ковылял по тропе, промокший, синий от холода. Его взяли на седло и повезли домой. Скегги судорожно прижимался к бородатому рабу и плакал взахлеб, потом уснул прямо на коне. У него хватило мужества подобраться к самому забору Терехова, и он видел, как вешали Олавссона.
Под утро из-за сторожевых скал фиорда стал доноситься глухой, зловещий рев. Это, сотрясая гранитные кручи, грохотали волны высотой в четыре человеческих роста…
***Ветер дул всю ночь до утра, не собираясь стихать. Даже тучи не всегда выдерживали его напор и рвались. Море и небо были одинаково черны, но порой в разрывах туч проглядывала луна — и тогда по гребням волн принимались шагать огромные бесформенные тени. И с кораблей видели друг друга.
Два драккара оказались одинаково легки на ходу. И шли вровень, показывая один другому борта. По-прежнему на расстоянии в несколько полетов стрелы. Будет рассвет, и они сойдутся поближе.
Весла еще вчера убрали внутрь и сложили вдоль палуб, тщательно привязав.
Они славно потрудятся — но не теперь, когда море того и гляди выхватит их из рук. А паруса были спущены до середины мачт и подвязаны снизу короткими крепкими веревками. Чтобы не разорвало. Добрые паруса — один красный, другой полосатый…
Под утро Бьерн Олавссон увидел в тучах валькирий. Девять дев мчались куда-то на взмыленных жеребцах, и всех краше была та, что скакала впереди. Дочь какого-нибудь конунга, рассудил Бьерн. Или сестра! Весь корабль, задрав головы, смотрел в темное небо. Но валькирии показали себя не каждому. Тогда люди решили, что Бьерна ждало особенное везение в бою.
— А еще теперь я думаю, что мы не потонем, — сказал погодя Эрлинг Виглафссон. — Ни мы, ни Рунольв.
Потом начало светать. Поздняя заря будто нехотя разгорелась над морем, обещая короткий неприветливый день. Когда тучи налились мертвенной синевой и стали видны ходившие по морю холмы, Эрлинг поднялся со скамьи и прошел по всему кораблю — с кормы на нос и назад.
Место вождя — на носу. И не дело забывать про обычай. Однако превыше обычая бывает мудрый совет, и потому-то Эрлинг провел всю ночь на корме и не собирался ее покидать, разве что для рукопашной. На корме был старый Олав…
Люди сидели по своим местам, крепко привязавшись от случайной волны.
Водяные горы догоняли и обгоняли корабль, над палубой свистел сырой ветер.
Драконий нос то высоко вздымался над водой, то с шумом обрушивался вниз. Тогда над бортами, дымясь, вырастали прозрачные стены. И замирали на мгновение, прежде чем рухнуть. И негде было спрятаться, нечем укрыться.
Около мачты чернело отверстие трюмного лаза. Там без отдыха сновали распухшие, красные руки. Передавали сидевшим деревянные ведра и принимали их опорожненными. Рагнар и Адальстейн… Им в эту ночь пришлось потрудиться больше других.
***Эрлинг посмотрел на лица. Мокрые, серые от усталости, просоленные, со стянутой холодом кожей. Люди смотрели на Эрлинга. Они пойдут за ним в бой… И тогда пускай все морские тролли спешат на выручку Рунольву и его молодцам, потому что придется им нелегко!
Почти всю ночь Рунольв сам вел корабль, зная, что тот слушался его руки охотней всего. Рунольв Раудссон верил в свою силу и радовался шторму, как радуются вызову на единоборство. Он был своим в этом пиршестве бури. И пил бешеное дыхание ветра, словно хмельное питье. Скальд в нем рождал стихотворные строки — люди слышали то голос, боровшийся с ревом волн, то яростный смех.
