Иван Дроздов - Голгофа
— Вас тут уважают, — сказала Саша.
— Да, меня в городе все знают и, как мне кажется, любят. Это сейчас, когда в местной организации нашей партии всего тридцать парней и девушек.
— И девушки есть?
— А как же! Мы принимаем парней и девушек, достигших пятнадцатилетнего возраста. А кому двенадцать, может стать кандидатом в члены партии.
Некоторое время шли молча, затем Антон в раздумье проговорил:
— Да, конечно, нас уже теперь уважают, а скоро мы возьмем власть. И эта власть будет народная, — может быть, впервые за всю историю России.
— А советская власть? Говорят, она тоже была народная?
— Нет, Александр. Народной власти в России никогда не было. А в советское время народом правили те же кремлевские лукавцы, которые и сейчас там сидят. По большей части это евреи или породнившиеся с ними. Ленин был по отцу калмык, а по матери — еврей. Сталин не поймешь кто: выдавал себя за осетина, а окружен был одними евреями, и вторая жена у него — сестра самого страшного еврея Кагановича, а у Хрущева был зять еврей, у Брежнева — жена еврейка, да и сам будто бы из них, Андропов — еврей чистопородный, Горбачев — иуда всех времен и народов, — о нем и говорить нечего, а теперь вот Ельцин со своей Наиной и двумя зятьями–иудейчиками… Между тем, он и при Брежневе был немалой шишкой: секретарем обкома в Свердловске работал. Смекаешь теперь, кого и раньше во власть продвигали?
— Откуда вы знаете все это?
— Книжки читаем. А к тому же — газеты у нас свои, журналы русские, патриотические.
— А в газетах и журналах разве пишут об этом?
— Если русские там работают, — пишут. Но только русских газет мало, и тиражи у них небольшие. Всю печать в России евреи захватили. А печать, между прочим, это тоже власть. В прошлом веке был у нас мудрый человек такой — Константин Петрович Победоносцев — духовный наставник русского царя Александра Третьего. Так вот он сказал: власть информации — страшная власть. Вот теперь и суди, в чьих руках находится ныне эта страшная власть.
— А что евреи — сильные что ли такие, если все захватывают? Нас–то, русских, больше.
— Нас больше, это верно, но все мы заняты делом: одни на станках работают, другие — в поле, и люди наши живут по деревням, в поселках, в городках небольших, как вот этот. Евреи же не сеют, не пашут, и на заводах не работают. И живут они в городах больших, столичных: тут они в газеты проникают, в банки, во власть разную лезут. А если радио или телевидение, там и вахтера русского не увидишь — только они и работают. Ну и, конечно, что им надо говорить, то и говорят. А народ наш, он доверчивый — как дети мы; что нам скажут, в то мы и верим. Сказали они, что Ельцин хороший, — бабушки наши и тетушки, старички и дядюшки — миллионы простачков как стадо баранов к избирательным урнам побежали и за Ельцина голоса свои отдали. Явление это биологическое: в нас такие гены вложили, а в них — другие. Но если ты глубоко хочешь вникнуть во все это, я тебе книги дам, газеты для тебя выпишем. И не «Известия», не «Аргументы и факты», а газеты русские. Но вообще–то в нашей партии ты узнаешь многое и на мир божий открытыми глазами смотреть будешь.
Подошли к небольшому дому, над крыльцом которого красовалась надпись: «Местное отделение Русской национальной партии». Тут Антона уже ждали десятка два человек — половина из них парни и девушки. Эти сгрудились тесной кучкой, встали по стойке «смирно».
Были тут и пожилые, они почтительно здоровались с Антоном.
— А дежурного почему нет?
— Был дежурный, да отлучился. Вроде бы вас пошел встречать.
— Я сегодня по главной улице шел. Вот ему, новому товарищу, наш город показывал.
И Антон пригласил всех в дом. Здесь в углу под иконами стоял большой стол и стулья. Пришедшие молча, с надеждой и нетерпением смотрели на Антона, а он вынул из карманов несколько пачек долларов, положил перед собой.
— Партийные взносы со своих членов собрал, могу с вами поделиться. Ну, кто у нас староста?
Женщина лет тридцати, беленькая, синеглазая, вынула из сумочки список, стала читать:
— Учителей у нас тридцать, зарплату не получают три месяца.
— А вы, Нина Николаевна, директор школы номер один?
— Да, я в первой школе.
— Надеюсь, никого не забудете и из второй школы?
— Что вы, Антон Васильевич! Сколько вы скажете, столько и раздам. Если нужно, ведомость составлю, расписываться будут.
— Ведомостей не надо. И никаких расписок! Мы люди русские, жизнь свою будем строить не по бумагам, а по совести. Вот вам три тысячи долларов — по сто долларов на каждого учителя.
Саша при этих словах хотела достать и свою тысячу и отдать ее учителям, но затем подумала: может, кому другому понадобятся.
Антон сказал:
— Врачей, медицинских сестер… Две аптеки у нас, не забыть бы кого.
— Всего медперсонала сто человек в городе.
— Вам десять тысяч дадим. Больше, к сожалению, нет. Пока нет. Потом–то мы добудем. К нам в партию и богатые люди идут. Заставим их раскошелиться.
— Нина Николаевна, смутившись, проговорила:
— Опасаемся за вас, Антон Васильевич. Вдруг как деньги–то для нас и не всегда законным способом добываете. Ребята в нашей школе Робин Гудом вас зовут, и все в вашу партию просятся. А нам страшно за вас.
— Спасибо вам, Нина Николаевна, но вы обо мне не тревожьтесь. Я для вас деньги у богатых забираю. Говорю им: хотите с нами в мире жить — денежки на кон. А не то осерчаем.
Все засмеялись, а пожилая женщина в ситцевом платочке, сидевшая на углу стола, сказала:
— Старушки наши в церкви за вас Богу молятся.
— А вот это для нас самое главное — чтобы люди божьи нас любили и сам Бог к нам не имел претензий.
Еще часа два раздавал Антон доллары: он выдал зарплату всем так называемым бюджетным работникам и даже служащих коммунального хозяйства не забыл. Когда взрослые разошлись, молодым сказал:
— К вам у меня разговор особый.
Восемь ребят и три девушки, еще школьницы, подвинулись к нему, приготовились слушать.
— Будем велосипедную роту создавать. Кто хочет в нее записаться?
— Я, я, я!.. — закричали ребята и девочки.
— А этот вот парень, его зовут Александром, — ваш командир. Пока вы будете ездить на велосепедах, выполнять небольшие боевые операции, но лучшие из вас потом получат мотоциклы и перейдут в роту «летучих голландцев», — так он называл своих ближайших соратников.
— А что это значит — лучший? — спросил высокий ладный парень с вьющимися русыми волосами и синими, как вечернее небо, глазами. Его звали Костей.
— Лучший должен хорошо знать устав нашей партии, прочесть десять обязательных для каждого бойца книг, быть хорошо развитым физически, а сверх того, он должен завербовать в партию трех новых бойцов. Таков приказ Командора и мы его должны выполнять.
— А кто он такой — Командор? Как его зовут?
— Его имени никто не должен знать. И видеть его нельзя, потому как мы его бережем и не подставляем под пули врага. Могу только сказать, что он очень умный, необыкновенно смелый и знает, что мы должны делать и как спасти Россию.
И повернулся к Саше:
— Будешь создавать велосипедную роту?..
Саша не сразу, но ответила:
— Да, конечно, буду!
— Командир! Но вы обещали эту должность мне.
— Тебя, Костя, я перевожу в свой мотоциклетный батальон. Вот тебе деньги, и ты завтра же купишь себе мотоцикл, такой же, как у всех нас: марки «Цундап» в спортивном исполнении. Неделю ты будешь его обкатывать, а потом я возьму тебя на очередную операцию.
Ребята и девушки восхищенно смотрели на Костю. Он еще не кончил школу, учился в десятом классе, а его уже взяли в мотоциклетный батальон, наводивший ужас на преступные группировки на всем Северо — Западе.
Бойцы батальона жили в разных городах и селах, работали кто учителем, кто милиционером и были среди них даже армейские офицеры. У каждого была карта с изображением маршрутов нападений на подпольные спирто–водочные цеха, на центры наркоторговцев, на замки банкиров и сверхбогатых людей. И не было такой охраны, такой силы, которая бы не дрожала от одного только упоминания о «черных ястребах», как их называли в народе. Они налетали вдруг, как черная молния, взрывали округу громом двигателей, на которых не было глушителей. И если им немедленно не выносили установленную дань, обливали бензином подпольные цеха, предавали все огню и так же мгновенно исчезали. Догонять их никто не пытался; вся милиция в округе относилась к ним с симпатией и втайне радовалась их успехам. Власти предпочитали не связываться с» националами» — так их еще называли. О буйстве «черных ястребов» знали и в Москве, но официальных жалоб на них не поступало, а сила их так быстро возрастала, что никто не хотел вступать с ними в противоборство.
«Черные ястребы» — это народная стихия, вбиравшая в себя ненависть к режиму, бурлившая жаждой мстить за поруганную честь и за свой род. Это была сама пробуждающаяся Россия, явление национальное, — вдруг хлынувший вулкан русского духа, ударившие заряды той самой русской души, которую ни понять, ни осмыслить никому не дано, — в нее, как советовал поэт, нужно только верить.
