Геннадий Андреев - Белый Бурхан
И тут же смутился, поняв, что сказал не то, что думал.
— Какой я добрый, вы, бурханы, в долине видели!.. Может, я еще буду таким же злым, когда придется воевать с русскими… Но горе на Алтай все-таки принесли сейчас не они, а ваш Белый Бурхан! Он ничего не дал алтайцам, кроме пустых обещаний, но разозлил русских… И они тоже стали недобрыми теперь! Они сейчас хватают всех подряд… И эти русские, что встретили нас внизу, тоже не стали бы разбирать и спрашивать, зачем мы идем по пятам Техтиека!
Пунцаг нахмурился. Ему не понравились слова Дельмека.
— Русские и раньше обижали алтайцев. При чем здесь Белый Бурхан?.. Я не вижу его вины, а вижу только его ошибку! Ханом Ойротом должен был стать Хертек, а не Техтиек!
Но Дельмек упрямо стоял на своем:
— И Хертек и Техтиек были против русских! И эту ненависть им вбил в головы Белый Бурхан!.. Не русские виноваты в том, что на Алтае одно горе сменяет другое… Когда я лежал у русского доктора больной, он часто читал мне газеты, всякие книжки и много рассказывал о большой России, где такое же горе, как и в наших горах! Но там, в России, люди уже поняли, кто их враг. А мы, алтайцы, все еще ищем своих врагов на стороне! А он — внутри нас самих.
Чочуш сдержанно рассмеялся:
— Правая рука против левой, что ли? Ох, Дельмек! Твои раны опять открылись… Только не на ногах и груди, а на голове!
— Не раны у меня открылись, бурхан, — помрачнел Дельмек, — а глаза! Я теперь вижу, кто настоящие враги Алтая! Есть среди них и русские, есть и алтайцы… Я говорю о баях, купцах, зайсанах! О тех волках, что режут овец! Шкура у волков не только серая, как и у овец, но волк — всегда волк!
Такой поворот мыслей был полной неожиданностью для Пунцага. Он сразу вспомнил людей в грязных лохмотьях на камнях Лхасы, стражников Храма Большого Будды с дубинами в руках, лам в шелковых и парчовых одеждах и стражников дацанов с плетями… Все они были детьми разных народов, но их разделяла пропасть: неравенство! На одной стороне этой пропасти были те, кто ползли, на другой — те, к кому ползли накорпы!
— Это очень опасная и очень крутая тропа, Дельмек! — покачал он головой. — Она ведет через моря крови!..
— Да, бурхан. Но она у нас, бедняков, единственная! Только она приведет к справедливости!
С рассветом козья тропа сорвалась с карниза, где они провели ночь, вниз, пугая крутизной и каменной осыпью, идущей чуть ли не до самого берега Семы, втыкающейся в левый бок Катуни, как стальное шило в сыромятный ремень. И там, где воды двух рек сливались вместе, стояла небольшая деревушка с корявой корой крыш на гранях зеленых заплат огородов. Отсюда, сверху, разноцветные воды двух рек, коричнево-серая осыпь, буро-зеленая шкура тайгии атласное синее небо казались невинной картинкой. Но ее портила серая и толстая змея, медленно ползущая к деревне, под ее крыши, на ее огороды, хвост которой терялся в урмане, а голова ложилась на белый накатанный тракт…
— Мы нашли его, бурханы! — сказал Дельмек тихо. Пунцаг и Чочуш не отозвались. Они думали о том, что рассчитали маршрут Техтиека точно и что красная стрела войны, подброшенная ими на этом маршруте, не остановила змею смерти.
— Надо, чтобы он не пошел в деревню, бурханы!
— Мы не успеем, Дельмек. Отсюда до тракта семь, а то и десять верст! Он разграбит ее раньше, чем мы спустимся по тропе… Надо обходить его по горам и встречать в другом месте.
— Теперь он от нас все равно не уйдет!
Дельмек усмехнулся. Бурханы не могут не выпустить Техтиека на колесную дорогу, по которой он будет лететь, как на крыльях, сметая на своем пути все!
Он круто развернул коня и пошел вниз другой тропой, что вела, сделав петлю, на Семинский хребет. Искать удобное место надо было только там!
Отказ от похода на Бийск был для Техтиека вынужденным: его армия совсем разложилась и шла за ним только до колесной дороги по берегу Катуни. Потом она разбежится. Но группа Эжербея, что все плотнее обтекала его, имела другую цель, и он уже догадывался о ней. А тут еще эта красная стрела бурханов!
Он был в кольце и почти физически ощущал, как это кольцо сжималось. Он пережил немало облав и погонь, но ни одна из них не была для него столь мучительной, как эта — вежливая, спокойная, выверенная до вершка… Белый Бурхан держит свое обещание!
Вернулся посланный им в хвост колонны Эжербей, кашлянул бурундуком за спиной.
— Ну? — спросил Техтиек, не оборачиваясь.
— Алыпы ропщут, великий хан! Они не хотят идти на Мыюту.
— Что?! — не сдержал гнева Техтиек. — Три дня назад они не хотели идти на Сычевку и Бийск, сегодня они отказываются идти на Мыюту, завтра им придет в голову разойтись по домам!
У Эжербея не дрогнул ни один мускул:
— Такой приказ они и ждут от тебя, хан Ойрот! Техтиек почувствовал, что к нему снова вернулся тот первый и самый трудный день. Тогда он сломал недовольство с помощью командиров. Потом был другой день, когда ему помогли батыры Чекурака. Что делать теперь, на кого опереться? У дракона слетели все головы… Осталась одна, его собственная! Но ее он не даст срубить!..
— Где моя армия, Эжербей? Почему я не слышу ее хода?
— Она выполнила твой приказ, который ты отдал только что, великий хан! А твой Чумар лежит с проломленной головой на дороге.
Техтиек вздыбил коня, поставил его свечой на задние ноги. Рука привычно легла на эфес меча:
— Я убью тебя! Я разнесу твою плешивую голову!
Эжербей послушно встал на колени и снял шапку. Сверкнул меч на солнце, описывая дугу. Но упасть вниз не успел, остановленный громким и твердым голосом:
— Именем Неба, остановись, хан Ойрот!
Техтиек взметнул голову вверх. На самом срезе высокой скалы стоял белый всадник, и в его руке ослепительно пылал золотой жезл с изломанным крестом в круге. Меч выскользнул из руки Техтиека, со звоном упал на камни, откатился к обрыву, исчез.
Эжербей вскочил, бросился к коню, чтобы подхватить заваливающуюся набок грузную фигуру хана Ойрота, но не успел…
По горам раскатывался, дробясь, удар грома, хотя небо было по-прежнему чистым и девственно-голубым.
Солнце медленно уходило вправо.
Оно было тусклым, подернутым розовой пеленой и казалось незрячим.
Такими же незрячими глазами, подернутыми влагой забытья, смотрел в черное око озера Мара-Нур и сидящий на его берегу человек, отшагавший не один десяток верст. И его дорога еще была не окончена, а эта задержка только необходимость…
Его, могущественного жреца Бонпо, остановила у этого мертвого озера еще неосознанная тревога. Почему таши-лама вызывал его в Урумчи? Разве мало в Тибете и во всем ламаистском мире монастырей, о которых знают немногие?
