Геннадий Андреев - Белый Бурхан
— Россия — большая страна, — проскрипел тот, — ив ней, барон, непременно что-нибудь случается!
Обменявшись коротким взглядом с Плеве, Фредерикс пожал плечами коли раздельно докладывать, пусть будет раздельно… Проводив министра двора полупрезрительным взглядом, Победоносцев вяло поинтересовался:
— Сдвинулось наше с вами дело по бурханам, Вячеслав Константинович? Вы ведь его будете докладывать государю.
— Более того! — улыбнулся Плеве. — Я бы почел его совершенно поконченным, если бы не одно «но»…
Закончить фразу министр не успел — Фредерике торжественно объявил, что государь не возражает выслушать фон Плеве. Победоносцев резко отвернулся к окну — такого еще не случалось, чтобы поперек духовного император проложил дорогу суетному! Может, этот старый лис решил доложить только о Плеве, умолчав о нем, Победоносцеве?
Барон даже не смотрел в сторону обер-прокурора, делая вид, что занят собственными ногтями. Напрасно, милейший! Пока солнце взойдет, роса глаза выест!
«А может, простить Никандра Попова? — злорадно подумал Победоносцев. Пока солдатня Плеве будет себе у государя медали выпрашивать, я своему человеку звезду на рясу прикручу!»
— Прелюбопытно! — улыбнулся Николай Александрович, терпеливо дослушав доклад Плеве до конца. — И что же вы намереваетесь делать дальше с этими бурханами, Вячеслав Константинович?
— Главный из них будет взят на китайской территории в Урумчи, куда он сбежал, хан Ойрот окружен и заперт в горах… Далее мы намерены отдать суду присяжных всех виновных, особенно строго надобно судить Чалпанова как колдуна и возмутителя умов тамошних калмыков![209]
Николай Александрович удивился:
— А что, разве в законах Российской Империи имеется подобная статья? И что же она гласит?
— Статья 938 «Уложения о наказаниях» предусматривает каторжные работы за колдовство или нечто ему подобное!
— Прелюбопытно.
Император был в своем любимом полковничьем мундире. И вообще он выглядел сегодня каким-то домашним, даже слегка неряшливым, не выспавшимся, что ли… Но Плеве знал, что это впечатление обманчиво и надо быть настороже. Император обладал способностью моментально вскипать гневом. Потому и надлежало говорить с ним утвердительно и убежденно, избегая по возможности междометий и сослагательного наклонения, не говоря уже о туманностях в рассуждениях, которые можно истолковать в каком угодно смысле.
— Я полагаю, Вячеслав Константинович, остальные виновники мятежа тоже будут вами словлены?
— Всенепременно! — вытянулся Плеве.
— Отчего же вы их не словили тотчас?
Вопрос показался Плеве опасным, тем более, что им с Лопухиным не был учтен. Очевидно, своим докладом они заинтересовали императора больше, чем сами того хотели.
— Горы, ваше императорское величество! Дикие места.
— Да, там горы, — кивнул Николай Александрович. — Я помню. Мне как-то писал об этом Булавас… А что по этому делу решает Константин Петрович? В таком бунте вы не могли не держаться у его руки… Впрочем, я у него про то сам как-нибудь спрошу.
Император прошел к столу, что-то написал на титуле, протянул бумаги Плеве:
— Как только словите всех бурханов, доложите мне об этом повторно, Вячеслав Константинович.
— Благодарю, ваше императорское величество! Непременно.
Плеве четко повернулся кругом и вышел, аккуратно, как величайшую драгоценность, прикрыв дверь императорского кабинета. Только здесь, в приемной, он позволил себе приоткрыть папку и взглянуть на высочайшую резолюцию. На титуле, поверх формулы предназначения, читалось одно-единственное слово, выписанное легко и свободно, хорошо читаемым почерком: «Прелюбопытно».
Поняв, что доклад министра внутренних дел может встревожить государя и явиться поводом, чтобы отложить каникулы, Победоносцев вернулся в карету, провожаемый недоуменным взглядом Фредерикса.
«И понесла меня нелегкая вчера в Андреевский собор! — мрачно думал Константин Петрович, ломая пальцы тонких рук, тронутых восковой старческой желтизной. — Уж лучше бы дома отлежался с грелкой на боку!.. Неспроста примета есть: послушаешь бесноватого Иоанна — три дня всякое дело из рук валиться будет. Так оно и есть…»
Рыкающий бас Иоанна Крондштадского до сих пор стоял в ушах Победоносцева, заставляя повторно испытывать то стыдливо-испуганное состояние души, что пришлось пережить там, под сводами уже два десятка лет знаменитого на весь Петербург собора:
— Вы, падшие в блевотину свою! Вы, мраком страстей и вожделений гнусных опутанные! Вы, тенями бродящие, а не скалою стоящие над мразью смертной! Снимите пелену с глаз своих бесовских и воззритесь, перестав быть слепцами, не вознесся Христос — на земле он! Зрит самолично и вершит суд свой на земле каждодневно, и казни его, готовящиеся исподволь, совершающиеся ныне в тайных казематах, и будущие казни, жаждущие греховных душ, страшнее огневых, серных и смрадных валов ада! Да вострепещет ваша душа, властолюбием и златолюбием испоганенная, ныне, присно и во веки веков!
Орал непотребно и все время тыкал длинным и твердым перстом своим в него, Победоносцева, будто проткнуть насквозь хотел! После проповеди не принял, передав через служку, что ежели господину обер-прокурору угодно душой оттаять, то пусть его на исповедь коленопреклоненным со всеми в общий ряд становится! Неслыханно и мерзко!.. А что сделаешь ему? В ударе, скажет, был — экстазом катарсисовым обуянный!.. Хорошо еще, если до государя сие не донесется… А ну как доложит кто, да еще и со смаком? Для того и ехал поутру, опередить хотел шептунов альковных… Боров Плеве поперек лег!
— Ничего, милейший… Будет и мой час!
Этот час наступил скоро — пять дней спустя, в среду 15 июня, государь принял Победоносцева, отказав всем. Догадка оказалась верной: наобещал Плеве переловить бурханов вскорости, а обманул! Пришлось государю все самому разъяснять.
Понял тот, головой покачал:
— Из мухи слона вздумал смастерить для меня? — и тут же нахмурился: Ну, я ему покажу, как со мной подобные шутки шутить! Обаталил все до геройства! Попугать меня захотел?
— Медали решил навешать своим костоломам, — вздохнул Победоносцев и сделал скорбное лицо. — А за что? Один игумен Попов и заслужил ту медаль…
Вот так и растер в пыль Плеве правдой одной, без красот, опираясь не на старческую немощь свою, а на мудрость живого ума и ангельское терпение… Одно и плохо в этой победе — все теперь на себя взять придется! А как? Поспелов в своем докладе пишет, что крещеным среди тех бурхановых помощников оказался один всего, и тот пока не словлен… А Святейшему Синоду достанет и строгого спроса с тех, кто, приняв православие или послух, в мыслях своих к тем бурханам перекинулся!.. Об этой заботе и депешу надлежит дать завтра Поспелову в Томск. Пусть его потрудится, пусть списки тех окаянных иудин готовит!
