Поль Феваль - Горбун
– Да, – произнесла она. – Однако, великое дело дружба! Не так ли, господа? В течение двух дней все, кому только не лень, мне твердят: «Ни в чем не вините мужа! Ни в чем не вините мужа!», – из чего смело можно заключить, что дружба со столь могущественным человеком, как его королевское высочество регент, сделали принца неуязвимым.
Заметив, как Филипп Орлеанский поморщился, словно от зубной боли, Аврора де Келюс поспешила пояснить:
– Сейчас я никого и ни в чем не упрекаю, – а просто довожу до сведения вашего королевского высочества, что сегодня с утра отправила на ваше имя письмо и, что, судя по вашей неосведомленности, чья-то рука, (чья именно, утверждать не берусь,) – это письмо перехватила.
На лице Гонзаго появилась грустная исполненная самоиронии улыбка. Дескать, «что поделаешь, – последние дни мне приходится выслушивать и не такое!»
– И о чем же вы у нас просите, сударыня? – осведомился регент.
– Я просила вас, ваше высочество, выступить в защиту вашей другой дружбы! Повторяю, – я никого не обвиняю, а лишь смиренно прошу. Я вам написала, что по моему теперешнему убеждению одного лишь публичного покаяния убийцы перед могилой де Невера недостаточно.
По лицу Гонзаго пробежала судорога. Она возникла настолько неожиданно, что он не успел ее скрыть, и многие это заметили.
– Я объясняла вашему королевскому высочеству, – продолжала принцесса, – что в данном случае, было бы желательно заставить преступника принести еще одно публичное покаяние, более глубокое и достаточное; я умоляла вас распорядиться, чтобы убийцу привели сюда в этот дом, и чтобы, стоя на коленях в присутствии всего фамильного совета и вашего королевского высочества, он выслушал свой смертельный приговор.
Желая скрыть выражение глаз, Гонзаго полуопустил веки, словно боролся с дремотой. Только что принцесса солгала. Он это хорошо знал, – письмо Авроры де Келюс, отправленное регенту, было перехвачено им, Гонзаго, и сейчас находилось в его кармане. В нем было совершенно иное. В нескольких строках принцесса заверяла регента в том, что шевалье де Лагардер ни в чем не виновен, в том ручалась собственной честью, – вот и все. Зачем же сейчас принцессе понадобилась ложь? Какая хитрость скрывалась за этим вымыслом? Наверное, впервые за всю жизнь Гонзаго почувствовал, как в его жилах стынет от ужаса кровь перед неведомой грозной опасностью. Как будто, под его креслом кто-то умело замаскировал мину, готовую взорваться в любой миг. Он растерялся. Он не знал, что предпринять, чтобы спастись, как этот взрыв предотвратить. Где-то совсем близко разверзлась пропасть, но где именно, он заметить не мог. Почувствовать на себе взгляды присутствовавших в зале, он невероятным усилием сохранил спокойствие и чуть приоткрыл глаза, будто очнувшись от непродолжительной дремы.
– Но это не принято! – донеслись до слуха Гонзаго слова президента Ламуаньона. Принц едва не кинулся к тому с объятиями.
– Но каковы мотивы у госпожи принцессы…, – начал маршал де Вильруа.
– Я обращаюсь к его королевскому высочеству, – прервала его госпожа де Гонзаго. – Правосудию понадобилось двадцать лет, чтобы отыскать убийцу герцога де Невера, и правосудие в чем-то задолжало перед пострадавшим за то, что так долго было не в состоянии совершить возмездие. Моя дочь мадемуазель де Невер не войдет в этот дом до той поры, пока в его стенах не совершиться этот акт очищения, а я не смогу радоваться жизни, пока наши предки, взирающие с этих старых фамильных портретов, не увидят убийцу, униженного, поверженного, наказанного.
Воцарилась тишина. Президент де Ламуаньон протестующе покачал головой. Но пребывавший в глубокой задумчивости регент, пока молчал.
– Зачем ей понадобилось присутствие этого человека? – мучительно вопрошал себя Гонзаго.
По его вискам струился холодный пот. Сейчас он уже жалел, что рядом не было его соратников.
– А каково на этот счет мнение господина де Гонзаго? – внезапно поинтересовался герцог Орлеанский.
Прежде чем ответить тот изобразил на устах безразличную усмешку.
– Если бы оно у меня было! – наконец произнес он. – Да и почему у меня должно быть какое-то особое мнение по поводу столь странной прихоти моей супруги. Наверное, все-таки не следует уважаемому трибуналу идти на поводу у дамских капризов. Однако, повторяю, за исключением того, что ее желание может привести к задержке экзекуции, я не усматриваю в том ничего ни за, ни против.
Слегка покачав плечами, принц опять грустно улыбнулся.
– Задержки не будет, – промолвила принцесса, прислушиваясь к доносившемуся с улицы шуму.
– Вам известно, где сейчас осужденный? – спросил герцог Орлеанский у Авроры де Келюс.
– Ваше высочество…, – запротестовал президент де Ламуаньон.
– Иногда немного нарушив форму, мсьё, – сухо прервал его регент, – мы можем улучшить суть дела.
Вместо ответа принцесса рукой указала на окно. За ним нарастал шум толпы.
– Приговоренный недалеко! – тихо заметил Вуайе д'Аржансон.
Регент подозвал маркиза де Бонниве и прошептал ему несколько слов. Тот поклонился и стремительно удалился из-залы. Принцесса возвратилась на свое место. Гонзаго окинул собрание спокойным, как ему казалось, взглядом. Но губы его дрожали, а в глазах затаился страх. Через несколько минут в вестибюле послышался звон оружия. Все присутствовавшие невольно привстали, так велико было их любопытство, внушаемое этим отважным авантюристом, необычайная история которого за несколько последних дней успела сделаться притчей во языцех. Кому-то уже удалось его повидать на празднестве в Пале-Рояле, кто-то видел, как его высочество регент отобрал у него шпагу, лишив тем звания дворянина, но многим сейчас предстояло его увидеть впервые.
Когда дверь отворилась, и перед собранием в окружении конвоиров предстал со связанными руками белокурый шевалье, прекрасный как святой мученик с полотен мастеров пизанской школы, по рядам пронесся удивленный «гур гур». Однако регент теперь смотрел не на осужденного, а на Гонзаго. Тот не шевелился. Лагардера подвели почти к самым подмосткам. Вслед за приговоренным, держа свисток, шел секретарь Пылающей палаты. По традиции ему надлежало огласить часть приговора перед могилой, где преступнику должны были отсечь руку, и другую часть, – перед казнью в Бастилии.
– Читайте! – приказал регент.
Секретарь развернул свиток. Вкратце там было следующее:
– «Заслушав обвиняемого, свидетелей и королевского адвоката, учитывая доказательства и принимая во внимание процессуальный порядок, суд по особо важным делам, именуемый „Пылающая палата“, признал сьера Анри де Лагардера, именующего себя титулом шевалье, виновным в убийстве благородного и могущественного принца Филиппа Лотарингского Эльбёфа герцога де Невера и приговорил упомянутого Лагардера: 1) к публичному покаянию с последующим усекновением правой кисти, коему надлежит быть произведенным палачом при посредстве меча у подножия памятника на могиле упомянутого принца и синьора Филиппа герцога де Невера на кладбище у церкви Сен-Маглуар и 2) к отсечению головы упомянутого сьера Лагардера во дворе Бастилии, для чего следует пригласить другого палача, специалиста по обращению с топором… и т. д. и т. п.».
