Понсон дю Террайль - Мщение Баккара
— Что вам угодно?
— Вези меня в улицу Пепиньер, отель Артова. Ученик сэра Вильямса озарился новою мыслью и почувствовал в себе отчаянную решимость.
— Я увижу Баккара, — пробормотал он, — и узнаю, что мне нужно предпринять в отношении ее. У меня есть теперь очень приличный предлог для того, чтобы быть у нее. Граф Артов был очень дружен с Фабьеном, от его-то имени я и явлюсь узнать о его здоровье.
Карета въехала во двор отеля. Рокамболю показалось с первого же взгляда, что хозяина нет дома. Окна первого и второго этажа были закрыты.
— Что вам угодно? — спросил его швейцар, увидев, что он выходит из кареты.
Рокамболь не обратил внимания на эти слова.
— Разве ваши господа уехали куда-нибудь? — спросил он.
— Да, сударь.
— Давно ли?
Швейцар замялся и, казалось, не решался отвечать, но ложный маркиз принял самый дворянский вид.
— Я двоюродный брат графа Артова, — сказал он, — и только что приехал из Петербурга.
— В таком случае, ответил швейцар, вам, вероятно, уже известно ужасное несчастье…
— Да, но ведь графа надеются вылечить; графиня писала мне, что она вверила его попечениям искусного врача Самуила Альбо.
— Точно так, господин барон.
— И они уехали.
— Точно так, граф находится теперь в своем имении в Фонтеней.
— А доктор Самуил Альбо с ним?
— Нет, они поехали десять дней тому назад вместе с графиней.
— Куда они уехали?
— Не знаю, да этого и никто не знает.
— Я узнаю это в Фонтеней, — сказал тогда мнимый барон, садясь в карету и приказав кучеру ехать.
Но, как вероятно, догадывается читатель, Рокамболь не поехал в Фонтеней, хотя и сказал это швейцару.
Слова швейцара: «Доктор уехал, вот уже десять дней, с графиней» вызвали его на размышления, которые скоро привели его к тому убеждению, что лица, приезжавшие в замок Оранжери и укравшие там портрет, были Баккара и Самуил Альбо.
Мнимый маркиз пришел уже пешком в улицу Вернэль.
Войдя в свой кабинет, он написал Концепчьоне следующее письмо:
«Моя милая! Я увидал, я прочел в вашем письме, что час нашего счастья уже наступает…»
Все это письмо было переполнено множеством любезностей, между которыми он успел поместить, что у него украли портрет и что похитительницей его оказалась одна из его прежних любовниц.
Это письмо должно было иметь двойную цель: во-первых, он хотел предупредить графиню Артову, если бы она стала действовать посредством этого портрета на Концепчьону, а во-вторых, ему нужно было чем-нибудь оправдать то, что он так долго не ехал в Кадикс.
Запечатав и отправив это письмо, Рокамболь задумался:
— Я уничтожил Шато-Мальи, дона Хозе, сэра Вильямса и всех, кто мешал мне, — рассуждал он, — но если я не избавлюсь теперь от кадикского каторжника, то дело мое все-таки еще не кончено, и я могу погибнуть…
Весь остаток этого дня мнимый маркиз занимался своими делами и не расставался с виконтом д'Асмоллем и его женой.
Бланш — этот олицетворенный ангел чистоты и благороднейший дворянин Фабьен посадили в карету убийцу Рокамболя, и женщина, предполагавшая, что целует своего брата, залилась слезами.
— Право, — подумал негодяй, освобождаясь от их объятий, — я решительно был рожден для семейной жизни… Это трогает меня… Неужели она действительно моя сестра?..
Почтовая карета быстро покатила по мостовой. Ученик сэра Вильямса улыбнулся.
— Теперь, — сказал он про себя, — надо победить или умереть, жить в шкурке испанского графа или окончить все галерами…
На другой день после бала, данного начальством города Кадикса ее католическому Величеству, часов в восемь вечера во двор гостиницы «Три мага» въехала дорожная карета. В ней приехал знатный польский вельможа граф Вячеслав Полацкий, имевший, по словам его четырех лакеев, громадные имения в Померании, он был вдовец и беспрестанно путешествовал, стараясь и надеясь забыть свою покойную жену.
Гостиница «Три мага», как мы уже знаем, находилась на площади близ самого порта, и из окон комнат, которые занял Полацкий, был великолепный вид на море.
Разобрав свои вещи, он не замедлил вынуть из своего портфеля рекомендательное письмо к капитану дону Педро С, данное ему в Париже генералом С, и немедленно послал его по адресу.
Затем он отправился погулять и, вернувшись вскоре после этого в гостиницу, встретился при входе в нее с мужчиной и женщиной, вид которых окончательно смутил его и даже заставил задуматься.
Он узнал их — это были Фернан и Эрмина Роше.
Вечером, оставшись один, Рокамболь вздохнул и пробормотал:
— Да, я буду очень простоват, если не извлеку никакой пользы из всех моих сегодняшних открытий и если встреча с Роше не наведет меня на истинную дорогу. Мне кажется, что Баккара узнала через Роше
О настоящем Шамери, и если только ее теперь нет в Кадиксе, то она все-таки имеет здесь хороших представителей.
Но в это время в дверь его комнаты постучались.
— Войдите! — сказал он по-французски. Дверь отворилась.
Вошел посланный капитана дона Педро С.
Полацкий сразу узнал его, он мгновенно выскочил в другую комнату и через три минуты вышел оттуда.
Цампа вдруг отступил назад — он узнал в поляке человека, у которого он был рабом в Париже.
У поляка был теперь в руке револьвер.
— Мой милый друг, — сказал тогда поляк на чистом французском наречии, — мне кажется, что мы с тобой старые знакомые.
— Действительно, — пробормотал португалец.
— И я хочу поговорить с тобой, потому что мы долго не видались.
— Может быть, ответил португалец, дрожа всеми своими членами.
— Ну, садись же, — продолжал Рокамболь, — и оправься немного от своего волнения, ты впечатлителен, как какая-нибудь молодая девушка.
Затем Рокамболь улыбнулся и, заперев дверь на ключ, возвратился к Цампе, сел и стал играть пистолетом.
Возвратимся теперь к Концепчьоне де Салландрера, которую мы оставили, если читатель помнит, при получении письма от ее жениха мнимого маркиза де Шамери.
Это письмо дошло к ней именно в тот день, когда он въехал в Кадикс под именем поляка Вячеслава Полацкого.
Прочитав письмо, Концепчьона побежала с ним к своей матери и подала его ей.
— Напрасно де Шамери до сих пор не едет сюда, заметила старая герцогиня, ведь он должен быть официально представлен королеве, а она хотя и здесь покуда, но может скоро уехать из Кадикса.
Молодая девушка молчала. Прошел целый день… Концепчьона помнила хорошо, что графиня Артова назначила ей свидание, и по мере того, как час этого свидания наступал, ее нетерпение увеличивалось все больше и больше. К непонятному страху присоединилось непобедимое любопытство. Это происходило от того, что в рукописи графини говорилось, что Концепчьона без ведома своего, замешана в длинную историю, которую она только что прочла ночью, хотя там не было помещено ее имени, да и никто из лиц, о которых там упоминалось, не был лично знаком с нею.
