Фредерик Марриет - Приключения Джейкоба Фейтфула
Во время обеда м-с Тернбулл постоянно обращалась с вопросами к неловкому мальчику Баблтону, который не ел, не пил без распоряжения своего наставника Кругленький француз, желавший только наполнить свое толстое тело, осыпал ее лестью; она отвечала ему только словом «ви», которое считала французским, и едва Тернбулл собирался пуститься в один из своих рассказов, прерывала его замечанием:
— Ах, у меня так болит голова.
Все французские названия кушаний она перепутывала, коверкая слова, так что иногда получались комические, не вполне пристойные фразы. Наконец томительный обед закончился; дамы поднялись из-за стола, и мы, мужчины, остались одни. Но нам не дали посидеть долго: доложили, что подан кофе, и мы перешли в верхний этаж. Принесли различные ликеры, но Тернбулл приказал подать стакан грога, чтобы, по его выражению, осадить кушанье.
— О, мистер Тернбулл, у меня так болит голова, — вскрикнула его жена.
Выпив крепких напитков, общество стало молчаливее. Лорд Баблтон заснул на диване; м-р Петере расхаживал по комнате, осматривал картины и спрашивал фамилии художников.
— Право, я забываю их, но я слышала, что вы, мистер Драммонд, хороший ценитель живописи. Как вы думаете, кто это изрисовал? — спросила хозяйка дома показывая на очень плохо нарисованную картину. — Я не вполне уверена, но, кажется, ее нарисовал Ван… Ван Дауб.
— Я тоже так думаю, — сухо ответил Драммонд. — У нас, в Англии, много картин той же кисти.
Француз предложил было поиграть в экарте note 19, но, кроме его жены, никто не знал этой игры, и супруги взялись за карты. Дамы бродили по комнате, рассматривали безделушки, стоявшие на столах, и м-с Петере время от времени вставляла замечания о своем имении. М-р Смит, сидя в одном уголке, делал пасьянс; в другом м-р Тернбулл и м-р Драммонд тихо беседовали. Хозяйка дома переходила от одного к другому, прося всех не говорить громко, чтобы не разбудить почтенного лорда виконта Баблтона. Наконец подали экипажи, и гости разъехались, ко всеобщему удовольствию. Я должен сказать, что в то время все глупости, которые мне довелось слышать и видеть, не очень сильно поразили меня. Я вспомнил о них позже, когда лучше узнал жизнь.
ГЛАВА XVII
Я около восьми месяцев пробыл у м-ра Драммонда. Наконец появился новый конторщик — маленький человечек лет двадцати, с круглым, как луна, лицом и красными щеками. В течение этого времени я часто виделся с обоими Томами, которым очень хотелось, чтобы я вернулся к ним. Я тоже жаждал этого, так как мне было несносно целые дни сидеть за конторкой, и надеялся, что с появлением нового клерка меня отпустят; но м-р Драммонд и главный конторщик объявили, что дела много и что я должен еще остаться у них. Действительно, м-р Драммонд купил за большие деньги пристань и вещевой склад в Нижней Темзенской улице и отличный дом там же; с покупкой и перевозкой вещей было много забот и хлопот; когда же все бумажные дела окончились, меня все-таки не отпустили на баржу, так как осталось много дела с погрузкой товара, а надсмотрщика не имелось. М-р Томкинс, много лет верно служивший м-ру Драммонду, теперь сделался его компаньоном и получил в свое ведение пристань в Брендфорде. Считая это большим повышением, он и его жена решили отпраздновать счастливое событие. После долгих споров они нашли необходимым дать бал. Томкинс жил недалеко от Драммонда, в маленьком домике, окруженном садом, состоящим из кустов крыжовника. М-р и м-с Драммонд получили приглашение: «Дом мистера и миссис Томкинс просит посетить его», гласило послание.
Когда Драммонды и я приехали в Томкинсам, большая часть гостей уже собралась; сад был иллюминирован, то есть на каждом безлиственном кусте висело по цветному фонарику, и — как м-р Томкинс впоследствии сказал мне — на кустах с красными ягодами висели красные фонари, с желтыми — желтые. Стояла холодная, морозная, ясная ночь, и фонарики ясно мерцали среди обнаженных ветвей, точно звездочки. Общество восхищалось. Крыльцо тоже было освещено дюжиной фонариков, убрано лавровыми веточками. М-с Томкинс встречала гостей, стоя на площадке, и с удовольствием слушала похвалы внешнему убранству дома. Маленькая гостиная превратилась в бальную залу; в уголке сидело двое скрипачей и один флейтист. Когда мы пришли, народные танцы уже начались. Над камином виднелась четырехугольная рамка из лавровых ветвей, а в ней сделанная из синей и желтой фольги надпись:
Будем петь мы и плясать,
Скрипачи же все играть.
Там и сям виднелись подобные же, тоже изукрашенные изречения, созданные поэтическим умом хозяина дома. Но лучше всего была столовая. Она изображала беседку, и с ветвей плюща свешивались настоящие яблоки и апельсины, которые гости могли срывать для себя.
— Ну, это просто рай, — сказала очень толстая дама, которая вошла вместе со мной.
— Да, сударыня, — ответил м-р Тернбулл, выжимая лимон для грога, — здесь не хватает только запретного плода.
Общество, хотя и не особенно избранное, веселилось от души: все танцевали, пили пунш, смеялись, опять плясали; и я поздно вернулся домой. Со мной ушел и Тернбулл, говоря, что этот праздник лучше двенадцати его обедов, хотя здесь не было таких важных лиц, как м-с Томбуль или почтенный лорд виконт Баблтон. В душе я был согласен с ним. Гости, вероятно, остались бы еще дольше, если бы музыканты не выпили столько пунша, что один из скрипачей сломал свою скрипку, а другой разбил голову, спускаясь с лестницы в сад, и флейтист не поклялся, что не может больше дуть в флейту. Когда музыка замолкла, фонари погасли, из кухни принесли шали и теплые вещи. Гости отправились по домам. Все обошлось прекрасно. На следующий день у м-с Томкинс сделался насморк и приступ ревматизма, и немудрено: в декабре праздники на открытом воздухе неудобны.
Через неделю мы приехали к новой пристани, и я стал главным надсмотрщиком склада. Теперь по реке ходило гораздо большее количество барж м-ра Драммонда с бакалейными товарами и всевозможным грузом. Как-то раз старый Том подвел баржу для разгрузки. Крюк крана опустили, и, для сокращения времени, старик, желавший поскорее увидеться со мной, сам схватился за него и закричал:
— Тащи!
Это было опасно. Опасность увеличилась, когда Том младший схватился за деревяшки инвалида, и они оба поднялись над баржей.
— Том, Том, мошенник, что ты делаешь? — крикнул старик, чувствуя на себе тяжесть сына.
— Я поднимаюсь с тобой, отец. Надеюсь, мы отправимся на небо.
