Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете
— Машина тонкая вещь, — пробормотал Артамонов. — Вот вы, господин граф, за границей бывали, нешто ломают у них машины?
— Что говорить! — несколько раздражаясь, ответил Осоргин. Разговор этот как будто стал ему надоедать.
— А вот взять бы такую машину, наладить, в дело пустить! — воскликнул Артамонов.
— Вот и возьми! — сказал граф.
— Так вы согласны?
— С чем?
— Что ежели я эту машину, допустим, возьму?
— Мне-то какое дело? — Граф удивленно взглянул на Артамонова.
— Ну я, положим, возьму, а вы-то не закричите? — спросил Артамонов.
— Украсть, что ли, хочешь? — догадался граф.
— Отчего украсть? У меня и разрешенье есть. Только ночью, говорят, надо. Я, положим, ночью за машиной приеду, а вы закричите, людей всполошите.
— Зачем же ночью? — недоумевал Осоргин. — Днем забирай.
— Днем не могу, — твердо сказал Артамонов, — приказ.
— Что-то ты путаешь, брат, — сказал Осоргин. — Какое у тебя разрешенье?
— Бумага.
— А кто подписал?
— Бог его знает, люди высокие. Да говорят, ночью бери.
— Да отчего же ночью, черт побери! — воскликнул граф. — Как ты не понимаешь, что всякое ночное дело с воровством рядом!
— Да, видно, есть причины, — сказал Артамонов.
— Где твоя бумага?
Артамонов извлек из кармана сложенный лист. Граф развернул его и прочитал.
— Странно, странно, — пробормотал он. — Да вот и подпись светлейшего, да и печать. Ну, бог с тобой! — Он протянул бумагу Артамонову. — Я в этом деле сторона. По мне хоть весь двор вывози. Однако странные у вас тут дела творятся. Что же ты не говоришь, кто твой хозяин?
— Да знал бы я сам! — воскликнул Артамонов. — Мне только ассигнаций дали, распоряженья, а там, мол, посмотрим, как еще дело осилишь.
— А дело в том, чтоб машину ночью свезти?
— И ход ей поставить.
— Да я ведь тебе говорил, что она для чеканки монет.
— Стало быть, чеканить будем.
— Не иначе этот лис собирается свои деньги делать, — пробормотал Осоргин, — мало ему даров да милостей…
И тут я снова должен остановить повествование. Без сомнения, молодой граф имел в виду особу, при имени которой любой российский вельможа вытягивался во фрунт. Речь идет о военном министре, светлейшем князе Потемкине, и без краткого рассказа об этой фигуре в наши времена не обойдешься.
О светлейшем князе Потемкине
По всей линии нашего путешествия мы не видели безразличного лица, если в разговоре упоминалось имя Потемкина. Да вспомнить хотя бы того почтмейстера, который рассматривал подорожную госпожи Черногорской в Борисполе. «Сам подписал!» — воскликнул он с благоговейным испугом. С другой стороны, достойный всяческого уважения инженер Корсаков слегка покривил губы, когда на верфях кто-то сослался на распоряжение князя. Не любил светлейшего и молодой граф Петр Иванович. Впрочем, у Осоргиных были особые счеты с Потемкиным. Старый граф имени его слышать не мог, хотя выполнял все дворцовые приличия и в день именин князя ходил на поклон к государыне.
Да, все дело в том, что Потемкин был любимцем государыни-императрицы. А и началось-то с мелкого случая, на параде он успел первым поднять отскочивший темляк императрицы. Тут-то она и обратила внимание на молодого красивого офицера. Что говорить, нет у нас большей милости, чем внимание государыни. И князь Потемкин в полной мере воспользовался этим вниманьем, став вторым человеком в государстве. Много полезного совершил он. И в боях с турками преуспел, и вновь приобретенные земли сумел обустроить, и много милостей раздавал окружным людям. Но и в обратном отличался его порывистый нрав, а в особенности славился князь своей расточительностью и необузданным нравом в разгулах. Множество золота из российской казны утекло на его забавы и прихоти. В натуре его сошлись самые разнородные черты. Храбрый и нерешительный, величавый и мелочный, ленивый и деятельный, честолюбивый и беззаботный, добрый сердцем, но жестокий умом, таким представал Потемкин перед современниками. То он проводил целые дни в богословских спорах, собирался уйти в монахи и основать духовный орден, то устраивал многодневный разгул, после которого едва оставался жив. То он занимался неустанной деятельностью, то пролеживал на диване и разглядывал свои ордена, которых имел великое количество, а жаждал еще больше. Например, ему не давал покоя орден штата Цинцинатти, он непременно хотел его получить.
Петр Иванович со смехом рассказывал о недавнем своем посещении князя. На этом визите настоял старый граф. Что и говорить, ведь Осоргин только что вернулся из Европы, и непременно следовало снискать благоволенье светлейшего, а только уж потом ждать встречи с государыней, чтоб окончательно утвердиться при дворе. Таков удел молодого российского дворянина. Не понравишься или скажешь не то — век будешь коротать в глуши, не помышляя о достойном поприще.
— Да смотри, не кичись больно, — напутствовал старый граф, — уж как я Гришатика не люблю, а намедни послал ему наших смоленских медов. Любит, стервец. Зато и на нас тучу не гонит, а то ведь ему только пальцем шевельнуть.
Как сказал Петр Иванович, он пошел более для того, чтобы понаблюдать российские нравы, нежели искать расположенья. И нравы эти чрезвычайно его позабавили.
Потемкин долго его не принимал. Более того, вышел карлик Мосс, шут Потемкина, и предложил Осоргину поиграть в шахматы.
— Как важный гость, так сразу меня шлет на партию, — объявил карлик, одетый в строгую европейскую одежду, однако же с тюрбаном на голове.
— В шахматы я не очень умею, — возразил Осоргин.
— Ага! — воскликнул шут. — Он так и сказал: «Небось в шахматы не станет играть, небось другие игры припас».
— Я не любитель азартных игр, — терпеливо сказал Осоргин.
— Ага! — воскликнул шут. — Он так и предполагал. «Небось, — говорит, — без азарту, а держит в кармане свою карту!»
Осоргин встал.
— Вероятно, его светлость заняты, — сказал он, — так мы можем сапоги и в другой раз почистить.
Шут сначала онемел, а потом расхохотался. Через мгновенье он исчез, чтобы с удовольствием передать слова Осоргина. Тотчас растворились двери, в малиновых шальварах и расшитом халате вышел Потемкин и заключил молодого графа в объятия.
— Умен, умен! — говорил он. — Ты на Мосса моего не сердись, он всякого разыграть готов.
— Вместе стараемся! — выкрикнул сзади Мосс.
— Слыхал о тебе от батюшки, — сказал Потемкин. — Ну, пойдем ко мне, я тут наряды смотрю.
Приглашенье что-то вместе рассматривать считалось милостью. Часами мог перебирать Потемкин в руках драгоценные камни, шкатулки или, например, головные уборы, из которых больше всего любил кивера. Одних киверов возили за ним слуги до трех сотен.
