Фрэнк Йерби - Сарацинский клинок
– Это правда, – задумчиво сказал Ганс. – Мы подумали, что ты принц. Расскажи, какой из себя Фридрих?
– Он невысокий, крепкого сложения, светловолосый. Очень сильный и очень красивый. Гордый, хуже Люцифера. Чтобы победить Фридриха, они должны убить его.
– Это они могут проделать, – заметил Ганс.
– Но если мы не направляемся на войну…
– Слушай, Пьетро. Граф Алессандро объявил себя сторонником гвельфов. Ты хочешь, чтобы нас здесь, в Хеллемарке, осадили?
– Нет, конечно, – сказал Пьетро.
– Я тоже так думаю. Теперь насчет доспехов. Мы с тобой едем в Роккабланку…
– Нет!
– Я забыл, это ведь связано с твоим отцом, да? Добрый Пьетро, забудь об этом. Даже у отца Антонио были неприятности. Его вызвал епископ и приказал принести покаяние за то, что он похоронил твоего старика по христианскому обряду. Епископ считает, что каждый, кто восстает против своего сюзерена, нарушает клятву, данную перед Богом и Святыми мощами, а значит, восстает против Бога. Отцу Антонио было не так легко убедить его не выкапывать труп твоего отца и не предавать его анафеме…
– Хорошо, – спокойно заметил Пьетро, – а зачем мы едем в Роккабланку?
– Охотиться, конечно. Завтра граф Алессандро посвящает в рыцари Анвейлера, наследника графства Сполето, и…
– Ты хочешь сказать, наследника графства Асерра? – сухо спросил Пьетро.
– Пьетро, ты становишься несносным. Отец Анвейлера был графом Асерра, но император сделал его герцогом Сполето. Когда ты научишься принимать общеизвестные факты?
– Когда буду убежден, что они достоверны. Дипольд Швейнспоунт, граф Асерра, обычный предатель и должен быть повешен. Сполето одно из владений Папы, которое Оттон сам уступил Его Святейшеству. Как же может теперь Оттон превращать его в герцогство н отдавать этому вору?
– Не забывай, что ты говоришь о знатном человеке, – повысил голос Ганс.
– Я знаю. Знатность всегда оправдывает злодейство, не так ли? Мой отец сражался за свободу и за хлеб, за это его объявили преступником, которого следует пытать и повесить. Дипольд и все остальные апулейские бароны, включая графа Алессандро, знатные люди. И поэтому их предательство, которое можно объяснить только их жаждой власти, пахнет розовой водичкой.
– Пьетро, я тебя предупреждаю!
– Ты хочешь ударить меня, Ганс? Бей. Это будет соответствовать ситуации. Апулейские бароны объединились, чтобы ограбить юношу моего возраста. Великие и могущественные люди выступают против оборванца, нищего короля. Почему же ты не ударишь меня? Это прекрасно продемонстрирует твое мужество – еще бы, одержать верх над таким могучим и сильным простолюдином, как я, особенно защищая имя графа Синискола, который убил твоего дядю Дипольда, отнял Рокка Асерру у твоего отца, держал Хеллемарк в осаде так долго, что роды и недостаток пищи стоили твоей матери, нежной госпоже Бриганде, жизни…
– Моя мать умерла при родах! – взревел Ганс. – Пьетро, Бога ради…
– Твоя мать родила тебя, и Марка, и Вольфганга, крупных детей, весивших много фунтов, и была здоровой. Почему же она умерла, рожая твою прелестную сестру, которая была совсем маленькой и не должна была вызвать никаких осложнений?
– Ты знаешь, Пьетро, – мрачно заметил Ганс, – я не собирался лупцевать тебя, но сейчас, видит Бог, я готов тебя стукнуть.
– Ты, – крикнула с порога Иоланта, – не сделаешь ничего подобного, Ганс!
– Ио, Бога ради! – начал Ганс.
– Не упоминай всуе имя Его, брат мой. Я не хочу, чтобы ты бил бедного Пьетро. Во-первых, ты вдвое крупнее его. Во-вторых, он сказал тебе чистую правду…
– А в-третьих, – взорвался Ганс, – он тебе слишком нравится, чтобы мне это нравилось, дорогая моя сестра!
– Это правда, – вздохнула Иоланта. – Он мне на самом деле очень нравится. Он очень красивый парень, Ганс.
– Его отец разбойник!
– А я не говорила, что мне нравится его отец, – ядовито заметила Иоланта. – Все, что я хочу сказать, сир Ганс, мой совершенно нерыцарственный брат, так это то, что, если отец будет настаивать на своей глупой идее выдать меня замуж за эту чернобородую скотину Энцио, я, как велит мне долг, послушаюсь. Но возьму с собой Пьетро, чтобы он пел мне прелестные сицилийские песни, играл на лютне и утешал меня в отсутствие мужа!
– Ио! – взревел Ганс.
– Госпожа, конечно, шутит, – постарался смягчить ситуацию Пьетро. – Не следует дразнить моего господина. Я сожалею о сказанных мною сгоряча словах, сир Ганс. Но боюсь, что до сих пор не понимаю, какая связь между посвящением в рыцари молодого Анвейлера и нами…
– Вместе с ним будут посвящены в рыцари Марк и Вольфганг, – мрачно сказал Ганс. Он все еще смотрел на сестру. – Ио, если бы я думал…
– Если бы ты думал о чем? – вызывающе спросила Иоланта.
Нет, грустно подумал Пьетро, нет. Этот алый ротик целовал меня, пока кровь в моих жилах не закипела. Эти нежные ручки терли мою спину, когда я принимал ванну. Ко мне, к моей жалкой постели приходил этот ангел в одном халатике – но то, что ты думаешь, Ганс, – нет. Во имя Святой Богородицы, граф Алессандро мог бы поучиться изысканной жестокости у Ио.[14]
– Неважно! – буркнул Ганс.
Он бывал храбр, как лев, сидя в седле. Но в некоторых других случаях он оказывался трусом. Даже своей тугодумной башкой он понимал, что продолжать этот разговор опасно, он может завести слишком далеко. Если его подозрения справедливы, он должен будет убить Пьетро, к которому хорошо относится, от которого во многом зависит и чья смерть ничего не разрешит. Можно смыть позорное пятно с репутации сестры, убив рыцаря, но, если обидчик низкорожденный, пятно не только остается, но и закрепляется. Сама того не зная, Иоланта полностью обезопасила жизнь Пьетро от каких-либо посягательств со стороны своего брата. Убить своего оруженосца значило публично признать, что его сестра пала немыслимо низко; ибо если итальянская знать в тринадцатом веке могла простить прихоть, то никак не простила бы перечеркивание твердо установленных границ родства и привилегий…
– Ладно, – сказала, улыбаясь, Иоланта. – Мы слишком много ссоримся. Завтра я присоединюсь к вам в Роккабланке. Это будет прекрасное развлечение – особенно потому, что я смогу доставить себе удовольствие помучить этого лысого дурака. У него столько волос на подбородке и так мало на голове![15] А в самой голове такая масса злодейства, что я всегда могу смутить его, высказав ему правду…
– Отец должен выдать тебя за какого-нибудь настоящего германского рыцаря, – сказал Ганс – Даже норманн был бы не так плох. Но эти итальянцы! Они все-таки наполовину мавры…[16]
