Олег Гончаров - Боярин
Ну а мне, после зиндана, уже ничего не страшно. Знаю, что ежели Ильяс тревогу подымет, так мне еще хуже будет. Потому и поплыл.
Повезло мне. Добрался до ладьи, на весла влез, кое-как до борта дополз, ухватился окоченевшими пальцами за брус, тело одеревеневшее через него перекинул. Самого трясет, судорогой руки-ноги сводит, а я под помост влез, а там мешки мягкие плотно набиты. Я один скрюченными пальцами развязал, а в нем рухлядь мягкая – меха дорогие. Вот что, значит, купец из Булгара вывозит. Куда только? Так это я поутру узнаю. Если доживу, конечно, до утра.
Растер я тело, как смог, кровь разогнал, оделся да в рухлядь зарылся. Протрясло меня как следует, но отпустило. Даже согрелся немного среди шкур лисьих да куньих и подремать немного умудрился.
Уже перед тем как совсем уснуть, прошептал тихонечко:
– Слава тебе, Семаргл-Переплут, за то, что кормчему глаза отвел. Позволил мне незамеченным на ладью перебраться.
Это сейчас, спустя столько лет, я порой удивляюсь: как это мне удавалась из самого пекла неопаленным выскочить? А тогда об этом даже не думалось. Была цель. Было желание. Вот и летел я к цели, словно стрела, умелой рукой пущенная. Казалось, что встань передо мной гора высотой до небес или пропасть бездонная, все одно не заметил бы препятствий этих на пути своем. Перемахнул бы и дальше полетел.
«Нельзя… невозможно» – эти слова уже потом ко мне пришли, а в тот миг я о них и не вспомнил даже. Лишь одно меня вперед двигало, одно за собой тянуло, чувствовал я себя виноватым сильно перед женой своей. Перед собой оправдаться сил не было. Если бы тогда в заснеженном лесу и после – в светелке вышгородской – я слабины бы не дал да на тело Ольгино, молодое, сильное, зовущее, не соблазнился, разве позволил бы я Любавушке моей в полон попасть? Виноват я. Со всех сторон виноват. И жизнь «если бы» не признает…
Вот и старался я вину свою загладить.
Меня гром разбудил. Тяжелый раскат вспыхнул в моей голове и дрожью отозвался в теле. Я постарался зарыться как можно глубже в меха, чтобы хоть на мгновение продлить внезапно прерванный сон. Какое там! Даже здесь, под кучей пахнущих кислым шкур, гром пробивался ко мне, прогоняя остатки грез. Странный гром. Частый. Словно решил Перун от какой-то неведомой радости в бубен постучать. Только бубен у него огромный, в целое небо размером. Бьет в него Громовержец, а Сварожичи под этот ритм разухабистый приплясывают.
Вот только откуда грому-то так рано взяться? До первых гроз весенних еще не близко. Только лед с рек сошел, земля еще стылая, а вода ледяная. С чего гроза-то?
Когда вспомнил, где я и как очутился здесь, понял, что это не гром вовсе. Вот тогда совсем проснулся. Поморщился от барабанного стука и наружу из шкур полез. А барабанщик бьет ладно, и в ритм его уханию скрипят весла в укрепах. Спешат куда-то ладейщики, потому и часто громыхает над студеной рекой. А куда спешат? Вот и узнаем сейчас.
Выбрался я из-под помоста на свет Божий. Глаза на солнышко весеннее прищурил. А барабанщик вдруг с лада сбился, закричал гортанно, руками замахал. И гребцы весла побросали, на ноги вскочили. От такой прыти людской закачалась ладья, едва бортами реку не зачерпнула. Видно, решили ладейщики, что демон неведомый из Нави вырвался да на их суденышко утлое набросился. Загалдели, за оружием потянулись. Несдобровать бы мне, если бы я руки кверху не поднял да не закричал:
– Помогите, люди добрые! Не от хорошей жизни я к вам на ладью забрался!
Глаза-то прищурены, считай, что и не вижу ничего, только слышу, как притихли они. Ждут чего-то.
– Это что за невидаль такая? – кто-то по-булгарски спрашивает.
– Человек я, – отвечаю, а сам веки тру, чтоб быстрее к свету привыкнуть.
– Разбойник?! – разглядел я, кто это ко мне с расспросами пристает.
Мужик невысокий, волосами и бородой курчавой черен. Брови густые на переносице срослись, глаза с прищуром и кожа на щеках смуглая. Нос орлиный, а в усах проседь. Одет небогато, но ладно. И корзно на нем добротное, и сапоги справные. По всему видно, что он у них за главного. Вот к нему я в ноги и кинулся:
– Не погуби, добрый человек. Мне в Итиль-город скорее надобно. Уж не туда ли вы путь держите?
– А хоть и туда, – он мне с опаской отвечает. – Только с какой радости нам тебя до столицы Хазарской везти? Скинем за борт, и дело с концом. Нам лишний груз ни к чему.
– А я вот… – достал я кошель из-за ворота. – Заплачу за перевоз деньгою звонкой. Сколько вам надобно?
– А если пять дирхемов серебряных запрошу? – Понял купчина, что с меня приварок нежданный получить можно, торговаться стал, значит, пока убивать меня не собираются.
– Я вам и шесть отдам, – взмолился я, – только до Итиля в целости меня доставьте.
– А не обманешь? – спросил чернявый примирительно.
– Нет, не обману. Богами клянусь, что сполна рассчитаюсь, – вынул я из кошеля золотой. – Вот и задаток, – говорю. – А если поторопитесь, то еще сверху три дирхема дам.
– Проходи, гость дорогой, – попробовал купец золотой на зуб, кивнул одобрительно, шагнул в сторону, мне на помост путь открыл да рукой на шатер, что пристроили на носу ладейном, указал. – Мы люди честные и договор блюсти согласны.
Так и поплыли мы дальше. И первая гроза меня уже в Итиле-городе нагнала. Только я на пристань ступил, с попутчиками своими расплатился да у грузалей узнал, где дом Авраама бен Саула искать, тут она на меня и нахлынула. Я по раскисшей земле вперед скользил да с Перуном переругивался, а в душе у меня птицы радостные пели. Чуяло сердце, что недалеко теперь суженая моя, что увижу ее скоро, а сердце-то не обманешь.
– Эй, чего мешкаешь? – скрипучий голос старика Асира пробудил меня от воспоминаний. – Давай, поднимайся сюда. Ждет тебя Авраам.
– Иду, – сказал я.
– Ты не боись, – наставлял меня старик перед дверью. – Авраам – человек добрый. Он зазря никого не обижает. Говори смело, с чем приехал, а я толмачить буду.
Он распахнул ярко размалеванные створки, и мы вошли в просторную горницу. Здесь стоял маленький столик, накрытый расшитой скатеркой. На столе стоял чудной светильник о семи рожках, который освещал горницу. За столиком сидел благообразный, красиво одетый пожилой человек. Длинная, завитая кольцами борода спадала на его увешанную тяжелыми гривнами грудь. Курчавые седые волосы ниспадали на широкие плечи. Он внимательно оглядел меня с ног до головы, огладил бороду и поправил маленькую шапочку, прикрывавшую его макушку. Затем постучал пальцами по столешне, повернулся к Асиру и тихо сказал что-то, кивнув на меня.
– Авраам бен Саул спрашивает, – проскрипел старик, – кто ты? Зачем пришел к нему, скромному слуге Создателя?
