Георг Хилтль - Опасные пути
— Что это за шум и жужжание, батюшка? — спросила она.
— Это шумят люди, которые хотят видеть, как повезут Вас.
Мария прислушалась. Она различила барабанный бой, мерный шаг солдат, которых народ приветствовал громкими криками, стук прикладов о мостовую, команду офицера. Потом послышался топот скачущей лошади.
Часы начали бить, и маркиза спокойно сказала:
— Мой час наступил; пойдемте, батюшка!
Вошел палач, который всю ночь сторожил осужденную у решетки хоров, и приблизился, чтобы связать ей руки. Она спокойно подверглась этой мучительной операции, хотя ее руки страшно болели после вчерашних веревок. Хоры наполнились тюремными служителями; пришли судьи и, окружив осужденную вместе со священником, повели ее вниз. Она простилась с тюремщиком; женщины, прислуживавшие ей в тюрьме, плакали; одна из них бросилась даже к ее ногам и в каком-то экстазе просила Марию благословить ее.
Поддерживаемая священником, Мария перешла двор.
— Стой! — скомандовал судебный пристав.
К маркизе снова подошел палач, держа в руках грязную холщовую одежду, и, осторожно отстранив Пиро, одел на маркизу рубашку кающейся. Это был последний раз, что Марии де Бренвилье пришлось заняться своим туалетом. Когда ее голова высвободилась из ворота отвратительной одежды, она увидела зрелище, от которого волосы зашевелились на ее голове: двери портика, выходившего во двор, распахнулись и в них почти ворвалась толпа любопытных. Маркиза узнала дам самого высшего общества, женщин, вместе с нею танцевавших на придворных балах; мужчин, когда-то дрожащею рукой обнимавших ее талию. Старый грешник герцог де Сэн-Реми сладострастно покосился на ее прелестные ноги, обнаженные и посиневшие от холодных камней мостовой.
Мария бросила убийственный взгляд на этих бессердечных людей, привлеченных сюда пустым любопытством, и проходя мимо них, сказала:
— Зрелище, ради которого Вы так рано покинули свои постели, поистине великолепно! Прощайте! Сохраните мой образ в своих воспоминаниях!
При этих словах зрительницы молча опустили головы.
Палач подал Марии зажженную восковую свечу; ее распухшие руки не могли держать ее, так что Пиро должен был помочь ей.
Наступила страшная минута, более страшная, чем сама смерть. Двери раскрылись, и маркиза, в своей одежде похожая на привидение, со свечой в руках, с босыми ногами, появилась на высоком крыльце, окруженная судьями и тюремной стражей. При этом зрелище словно волна прокатилась по улицам Парижа. Толпа заколыхалась, как многоголовое чудовище. Послышались крики, угрозы, ругательства, возгласы удивления.
Мария почувствовала страшное возмущение. В этот момент она забыла о Боге; ею овладели страшная ярость, чувство невыразимого, отчаянного горя, и на ее спокойном лице появилось выражение смертельной ненависти; ее черты исказились, глаза готовы были выскочить из орбит. Она сделала движение, точно собираясь броситься вниз, в эту толпу, и ее руки судорожно сжались в кулаки.
Пиро постарался успокоить маркизу; она спустилась с лестницы и среди криков, шума и гама села в позорную тележку, которую тотчас окружила конная стража. У собора Парижской Богоматери Мария вышла, чтобы, согласно приговору, произнести слова покаяния. Опять в толпе поднялся яростный рев. Он несся со стороны больницы “Отель Дье”, около которой собралась большая группа студентов, возмущенных против маркизы за отравление больных и за ту изумительную ловкость, с которой она обманывала врачей. Их бешеные крики и ругательства были так громки, что в толпе все головы обратились в их сторону.
Мария подняла голову и с минуту рассматривала разнообразную толпу.
— Кто бы мог думать! — прошептала она слегка покачав головой, — столько шума из-за такого маленького тела! Ах, вот мадам де Севинье стоит на мосту и машет мне белым платком… Да, она всегда была расположена ко мне!
Марию подвели к порталу церкви. Около нее шпалерами выстроились алебардщики, так как и здесь толпа любопытных напирала со всех сторон. Всем хотелось слышать ее голос.
— Я сознаюсь, что со злым умыслом и с заранее обдуманным намерением отравила своего отца и братьев, а также больных в госпитале, и прошу Господа Бога, короля и судей простить мне эти грехи.
После произнесения этих слов Мария снова села в ужасную тележку и среди рева и воя толпы продолжала свой путь к эшафоту.
Когда тележка въехала на помост, осужденной опять овладело страшное возбуждение. Сжав в руке распятие, она сказала палачу:
— О, прошу Вас, сядьте против меня! Как раз против меня!
— Что с Вами? — спросил Пиро.
— Там… там, — прошептала маркиза, показывая глазами направо, — там… эта ищейка… этот Дегрэ, самый подлый из тех, кто преследовал меня! Пусть же он…
— Остановись, дочь моя! — прервал Пиро, — без проклятий! Подумай о Господе, подумай об искуплении! Христос страдал больше, чем ты.
— Вы правы, батюшка, — кротко сказала Мария. — Он больше страдал и был невиновен. Я смиряюсь… Это тяжелее всего… Отодвиньтесь, я хочу взглянуть на Дегрэ.
Тележка двигалась мимо пикета стрелков. Посреди них верхом, со шпагой в руке, виднелся Дегрэ. Мария посмотрела ему прямо в глаза; он твердо встретил ее взгляд, не изменившись в лице, и вдруг указал ей концом шпаги на окна углового дома. Она невольно взглянула в этом направлении и увидела у одного окна слабый очерк женской фигуры, которая при взгляде Марии поспешно отступила и опустила занавес. Маркиза узнала эту женщину; она громко вскрикнула и упала на грудь священника.
— Что с Вами? Вы видели привидение? — спросил Пиро.
— Нет, батюшка, — пролепетала маркиза, — я видела маркизу Монтеспан.
Тележка повернула за угол и остановилась при въезде на Гревскую площадь.
— Слава Богу, вот и эшафот! — сказала Мария.
Но прошло еще много времени, прежде чем солдаты и стража проложили ей дорогу через толпу. Тогда наступила мертвая тишина. Народная масса встретила благоговейным молчанием страшный, торжественный момент, когда душа, отделившись от тела, должна вознестись к Вечному Судии. Среди мертвой тишины слышался лишь шепот да с церковной башни раздавались звуки колокола.
Если Вы желаете что-либо сказать, хотите дать еще какие-либо последние показания, — пронзительным голосом крикнул Марии пристав Друэ, ехавший рядом с тележкой, — то в ратуше находятся двенадцать комиссаров, готовых выслушать Вас.
— Я уже сказала все, что могла сказать, и больше мне нечего прибавить, — ответила маркиза.
— В таком случае Вы должны повторить это громко, во всеуслышание, — сказал Друэ.
