Карл Май - В балканских ущельях
— Но ты ведь мой друг и спаситель, к тому же под пальто у тебя куртка и что-то еще.
— Но тем не менее мне не хотелось бы нарушать правила хорошего тона. Позволь мне положить эти булки в седельную сумку!
— А она чистая?
— Я ежедневно чищу ее.
— Надо проверить. Открой-ка.
Меня бесконечно забавлял этот разговор. В общем-то я и не думал чистить сумку. Обычно она была закреплена за седлом и вбирала в себя пыль всех дорог. Я расшнуровал ее и отбросил крышку.
— Вот, смотри!
— Ударь по ней! — приказала Клубничка.
Я в очередной раз повиновался, и клуб пыли взвился в воздух.
Но женщина почему-то сказала:
— Да, она чистая. Подними эту булку и положи туда. Что я и выполнил, повторив потом эту процедуру многократно. Так мы добрались до подлеска, где я оставил привязанного ослика. Увидев корзины, она всплеснула руками и запричитала:
— О Аллах, о Фатима! Ну что за нечестивое животное! Все мои вкусные вещи на земле! Нет, не все. Много нет! Где все остальное?
Она бросила на меня выразительный взгляд и продолжала:
— Эфенди, все это очень вкусные вещи!
— Вполне допускаю.
— Ты любишь сласти?
— Не особо.
— А пробовал ли ты то, что здесь лежит?
— Нет.
— Ты говоришь правду? Если ел — оплати!
— Я не ел, о проницательная!
— Но где они тогда? Я должна отчитаться перед мужемза каждую булочку!
— Говорю тебе — не ел!
— А кто же это сделал?
— Твой осел сожрал!
— Он что, ест сахар?
— Я же его за этим и застал!
— Видел своими глазами? Мне же он ни разу не давал об этом знать! Вот негодник! Эфенди! Сделай одолжение!
— Я только это и делаю.
— Сделай еще одно — возьми плеть и тресни его как следует по ушам!
— Нет, я этого делать не буду. — Почему?
— Потому, что это очень жестоко по отношению к животному.
— А тебе-то что с того — осел-то не твой!
— Не мой.
— Он мой, и я могу его мучить сколько хочу. Давай, лупи его.
— Ты что, ему запрещала есть эти сладости?
— Нет.
— Вот в этом была твоя ошибка. Он думал, что раз это твоя собственность, можно есть. В следующий раз не забудь все ему разъяснить.
— Я прямо сейчас сделаю так, как ты говоришь; надеюсь, он меня поймет.
Она достала из моей седельной сумки плетку и направилась к ослу, грустно стоявшему поодаль и прядавшему ушами.
— Ты что натворил? — закричала она на него. — Кто ты после этого есть? Осел! Самый настоящий осел! Вот тебе! — И она угостила его плеткой. — Сладкий осел! — И она дала ему во второй раз. — Обжора! — Плетка опять просвистела в воздухе.
Но животное явно не получило в детстве достойного образования и не научилось спокойно сносить нападки хозяйки. Осел мигом развернулся и лягнул ее обеими задними ногами. Все произошло настолько быстро, что та не успела отскочить.
— Эфенди, он меня лягнул! Неблагодарная скотина! Посмотри, есть ли где-нибудь ссадины?
— Вроде не видно, хотя нет — вот уже синяк появился!
— О ужас, как я его буду лечить? Прямо копытом заехал! Если бы попал в грудь, я бы уже умерла! Больше не буду бить это чудовище!
— Вот в этом ты права. Я же тебе говорил не делать этого. А ты не послушалась моего совета.
— Осел — моя собственность. Как он посмел напасть на меня! Он испугал меня. Видишь, как я дрожу?
— Вижу.
— Помоги же мне!
— А что, все на самом деле так плохо?
— Настолько, что мне просто необходимо сесть и отдохнуть. — И она так стремительно опустилась на землю, что я едва успел отодвинуть корзинку.
— Вот, хорошо, теперь я могу перевести дыхание.
Отдохнув, она попросила меня уложить все в корзины и привести в порядок седло, чтобы забраться на осла. Меня эта просьба прямо-таки устрашила, поскольку я понятия не имел, как ее туда взгромоздить. Встав на ноги, она беспомощно огляделась.
— Что ты ищешь? — спросил я ее.
— Такую маленькую лестницу.
— Лестницу? Откуда в чистом поле ей взяться?
— Мне нужна лестница, чтобы подняться.
Я тоже с таким же безысходным видом стал оглядываться.
— Вон там, — показала она, — вон там я вижу пенек. Веди меня туда.
Мне стоило немалых трудов усадить ее в седло с пенька. Несчастный осел прямо-таки просел под ее весом, но ожил, как только почувствовал, что дорога идет домой. Вскоре я уже увидел первые домишки.
— Это Енибашлы?
— Нет, сначала будет Новый Енибашлы. Но это и есть наша деревня.
Мы въехали в деревню и приблизились к довольно большому дому. Моя спутница указала на задний двор, где мы и спешились. Там было выкопано множество ям, в которых помещались сосуды с какой-то цветной жидкостью. Итак, мы находились во владениях красильщика и пекаря Бошака.
Моя амазонка издала пронзительный вопль, который ей пришлось неоднократно повторить. Тут открылась дверца какого-то дощатого сарая, и высунулась физиономия, похожая на птичью. Вся одежда этого человека составляла некое подобие плавок. Но меня поразило другое — то, как он весь был раскрашен: тело сверкало всеми цветами радуги — от темно-синего до ярко-оранжевого. При этом он сохранял такое серьезное выражение лица, будто сие художество являлось чем-то самим собой разумеющимся.
Я слез с лошади и стал ждать дальнейшего развития событий.
— Сигирджик, мою лестницу! — приказала она. Итак, его звали Сигирджик, то есть Скворец. Только весьма цветастый — с оперением, неведомым орнитологам. Он действительно поплелся к черному ходу дома, приволок большую стремянку и приставил ее к ослу. Всадница величественно сошла.
— Чем занимается мой муж? — спросила она.
— Не знаю, — последовал ответ.
— Но должен же он что-то делать!
— Нет.
— Идиот! Где он?
— Понятия не имею.
— В комнате?
— Нет.
— В мастерской?
— Нет.
— А где?
— Не знаю.
— Вообще — дома ли он?
— Нет.
— Уехал?
— Да.
— Так бы сразу и сказал. Уведи осла. Раскрашенный слуга ответствовал с таким важным видом, будто речь шла о рауте английской королевы. Он взял животное под уздцы и отвел его за дом.
— Сначала разгрузи его! — прикрикнула она. Он покорно кивнул и принялся разгружать осла.
— Иди сюда, эфенди! — позвала она меня.
Я привязал коня к железному колу, воткнутому в землю, и последовал за ней. Крепкий запах масла и щелочи ударил в нос. Слева находилось нечто, что я принял за печь для выпечки булок. Справа — вход в комнаты.
Войдя внутрь, я увидел перед собой копию моей Земляники с одной лишь поправкой на возраст. То была дочь. Она была одета по-домашнему легко, как принято у болгар, черты ее лица оказались более миловидные, от своей матери она отличалась скорее восточной красотой.
