Рафаэль Сабатини - Знамя Быка
Через несколько часов он нетвердо ступал стертыми ногами по подъемному мосту, ведущему в крепость, производя впечатление вконец измотанного человека. Слуга проводил его к синьору Альмерико Орсини, у которого пошатывающийся от усталости Панталеоне попросил убежища.
— Меня преследуют, синьор, — лгал он. — Кровожадный деспот Валентино возжелал мою ничтожную жизнь, чтобы пополнить ею свою гекатомбу[21].
Руки старого синьора Альмерико вцепились в украшенные резные подлокотники огромного кресла из черного дерева. Взгляд пронзительных темных глаз из-под косматых бровей устремился на посетителя. Он хорошо знал, о какой гекатомбе говорил мессир Панталеоне; как бы ни был он далек от треволнения мира, но, будучи Орсини, не мог проявлять безразличие к судьбам своих родственников. А поскольку здесь находился человек, который прибыл прямо оттуда, где лилась кровь, его надлежало приветствовать как принесшего вести о событиях, небезразличных синьору Альмерико.
В те времена человеческая жизнь ценилась дешево и людей мало беспокоили чужие несчастья, но старый Орсини всегда считал своим долгом позаботиться о попавшем в беду. Синьор Альмерико сделал знак слуге, и тот придвинул незнакомцу плетеное кресло. Мессер Панталеоне безжизненно упал в него, уронил свою промокшую шляпу на мраморный пол и расстегнул огромный красный плащ так, чтобы стали видны его кожаные солдатские доспехи.
Со слабой улыбкой благодарности он взглянул на синьора Альмерико, а затем его дерзкие глаза, казавшиеся очень усталыми под тяжелыми смыкающимися веками, остановились на даме, стоявшей рядом с отцом. Это была еще девочка, с худой и гибкой фигурой. Простое платье вишневого цвета, в квадратном вырезе которого виднелась юная белая грудь, было схвачено в талии серебряным пояском с берилловой застежкой. Ее иссиня-черные волосы были собраны в пучок и стянуты на затылке сеткой из золотых нитей. Темно-синие глаза, казавшиеся почти черными, с жалостью смотрели на молодого человека.
Поскольку мессера Панталеоне притягивали женщины более грубого типа, обладающие пышными формами, его вопросительный взгляд не задержался на ней, а переместился к теням, окутывавшим углы комнаты, в поисках того, кто здесь не присутствовал.
— Почему вы пришли ко мне? — спросил его синьор Альмерико с обезоруживающей прямотой.
— Почему? — мессер Панталеоне мигнул, словно его удивил этот вопрос. — Потому что вы — Орсини, а я сражался за дело Орсини. Паоло Орсини был мой друг.
— Был? — сорвался вопрос с уст монны Фульвии.
Панталеоне тяжело вздохнул, как человек до крайности удрученный.
— Так вы еще не слышали? А я-то думал, что эти печальные события известны уже всей Италии. Вчера в Ассизи был задушен Паоло и вместе с ним герцог Гравина.
Старик резко приподнялся в кресле, упираясь дрожащими руками в подлокотники, а затем без сил рухнул обратно.
— Проклятье мне, принесшему дурные вести, — яростно прорычал изобретательный Панталеоне.
Но старик, преодолев потрясение и оправившись от минутной слабости, укорил его за эти слова. Монна Фульвия застыла, пораженная горем, хотя она и не была знакома ни с одним из своих родственников, о чьих смертях сообщил беглец.
— И это еще не все, — продолжил Панталеоне. — Из Рима поступили известия, что кардинал в темнице замка Святого Ангела, что Джанджордано схвачен вместе с Сантакроче и с кем-то еще. Милосердие Борджа всем известно. Папа и его ублюдок не успокоятся до тех пор, пока от дома Орсини не останется камня на камне.
— Тогда он никогда не будет знать покоя, — гордо произнесла монна Фульвия.
— Я молюсь об этом, мадонна, искренне молюсь. Я был другом Паоло Орсини и покрыл себя несмываемым позором, служа этому деспоту Борджа вместе с ним. Герцог Валентино знает, что я служил ему лишь потому, что служил Орсини, и теперь меня за приверженность дому Орсини объявили вне закона. Меня преследуют и если схватят, то я погибну, как Паоло и Гравина и как, говорят, погиб Маттео Орсини.
Это был самый хитрый ход Панталеоне. Произнося последнюю фразу, он внимательно наблюдал за поведением синьора Альмерико и его дочери, хотя со стороны казалось, что он просто смотрит на них с состраданием и жалостью. Он заметил выражение удивления на лицах, которое никто из них не мог скрыть. Затем девушка заинтересованно спросила:
— Неужели люди так говорят?
— Таковы слухи, — печально ответил мошенник. — Я молю Бога и святых, чтобы это оказалось ложью.
— Видите ли… — серьезно начал было синьор Альмерико, словно собираясь разубедить его, но осторожность не дала ему продолжить: все-таки этот беглец внушал ему мало доверия. Он изменил тон и проговорил:
— Благодарю вас, синьор, за вашу молитву.
Но от Панталеоне не укрылась секундная заминка синьора Альмерико. Нетрудно было предположить, что Маттео Орсини скрывается либо здесь, в Пьевано, либо где-то поблизости. Он мыслил логически: женщина, любящая Маттео Орсини, не восприняла бы новость о его смерти столь хладнокровно, если не была бы уверена в том, что он жив. В такие времена подобную уверенность могло дать только само его присутствие в Пьевано. Даже пыл, с которым она отреагировала на изобретенный Панталеоне слух о мнимой смерти Маттео Орсини, показывал, сколь обрадовала ее подобная версия, уменьшавшая опасность быть схваченным для объявленного вне закона беглеца.
Сохраняя на лице маску печали, мессер Панталеоне в глубине своей вероломной души радовался, что определенно напал на след и вскоре Маттео Орсини и тысяча дукатов будут его.
Но тут ему пришлось испытать натиск недоверчивого хозяина.
— Вы из Ассизи? — поинтересовался он.
— Да, из лагеря синьора герцога Валентино, — ответил посланник Борджа.
— И вы бежали сразу после того, как они удушили Паоло и Гравину?
— Не совсем так, — мессер Панталеоне заметил ловушку. В состязании умов он не уступил бы и десятку таких ученых-отшельников, как синьор Альмерико. — Как я уже говорил вам, это было вчера, еще до того, как у Чезаре Борджа появились доказательства моей верности Орсини. Случись все иначе, я мог бы и дальше оставаться капитаном и служить этому тирану. Но мне стали известны планы герцога относительно Сиены, и я попытался послать письмо и предупредить Петруччи. Письмо было перехвачено, и я едва успел вскочить на лошадь, прежде чем за мной пришли. В миле отсюда лошадь пала, и я решил, что мне лучше прибегнуть к вашему покровительству. Но синьор, — закончил он, вставая и демонстрируя испытываемые при этом страдания, — если вы полагаете, что своим присутствием я навлеку на вас месть герцога Валентино, тогда…
