Богдан Сушинский - Остров обреченных
– А… где лейтенант Жанель? – робко поинтересовался д’Альби.
– Тебе ведь, бродяга, нужен корабль, а не лейтенант Жанель, – хрипловатым, клокочущим каким-то голосом прохрипел коренастый моряк, с кровянистым левым глазом и полуотсеченным, зависшим левым ухом.
– Именно так, господин…
– Плесси. Впрочем, фамилию мою вспоминают, только когда записывают в команду или объявляют наказание. Еще когда я рыбачил, кто-то прозвал меня Кашалотом. Это-то благословенное прозвище и осталось на мне, как родимое пятно на дьяволе. Но во все века, причем даже после большой пьянки, боцмана называют просто… боцманом. И боже тебя упаси, вякнуть при этом «господин».
– Как повелите, боцман. Я хотел бы наняться на корабль, – уже несколько смелее повел свою речь д’Альби. – Но штурман Дюваль сказал, что здесь сидит лейтенант Жанель, только поэтому…
– Дюваль, – проклокотал Кашалот. – Мы с ним три года проходили на одном судне. И молния мне в глотку, если на всем северном побережье Франции найдется еще хоть один такой заядлый драчун и такой отличный штурман. Не было дня, когда бы он не затеял потасовки, и не было такой таверны, стены которой не содрогались бы от тел, которые расшвыривал вокруг себя Дюваль. Если бы он знал, что я подменил лейтенанта Жанеля, который пошел попрощаться с семьей, он, конечно же, прислал бы тебя, палубный, ко мне.
– Считайте, что именно к вам он меня и послал. Господин Дюваль просит, чтобы…
– Дюваль не просит. Дюваль дает дельный совет: записать тебя в команду. Но ты, конечно же, захочешь попасть на «Короля Франциска», чтобы оказаться поближе к адмиралу, а значит, и поближе к эскадренной кассе.
– На любой из кораблей.
– На любой?
– Да.
– Тогда поступай на «Нормандию». Подойди поближе, палубный. Согни руку, удиви мышцами… А что, ничего… – словно клешнями прошелся по мышцам, по кисти рук. – Вполне подойдешь. Знаешь, чем «Нормандия» отличается от всех остальных кораблей?
– Нет, боцман.
– Тем счастливым обстоятельством, что боцманом там я. Поэтому там всегда будет такой порядок, что мертвые на дне океана содрогнутся.
– Порядок – да… – промямлил Рой. – Мне это подходит. Меня зовут Жан Сориак. Я – из Парижа. Мой отец служил в аптеке, сам я был извозчиком. Но всегда мечтал стать моряком.
– Так ты что, ни разу не выходил в море?!
– Честно говоря…
– Что значит «честно говоря»? – подергал себя за изрубленное ухо Кашалот. – Со мной все и всегда говорят только честно или же навсегда умолкают.
– Но ведь все же когда-то выходили в море впервые, так ведь? – почти взмолился Рой, чувствуя, что удача вновь изменяет ему. – Дайте же и мне такую возможность.
– Когда-то, да, все впервые. Но только не на эскадре адмирала де Роберваля, которой придется идти туда, куда ни один порядочный кашалот от берегов Франции никогда не доходил. «Впервые» обычно выходят на рыбацких шаландах да купеческих барках, курсирующих между Гавром и Дюнкерком, не отходя дальше двух миль от спасительного берега. Так что мне теперь делать с тобой, палубный?
– Записать на «Нормандию», – вдруг нашла на д’Альби рисковая отвага – боцман которой – лучший боцман королевского флота.
– Ну и наглец же ты! – грохнул кулаком по лежащему перед ним пергаменту боцман, а немного поколебавшись, грохнул еще раз: – Ладно, запишу. Но только потому, что на «Нормандии» ты будешь под присмотром. К тому же приставлю тебя к опытному матросу. Однако помни: струсишь, взбираясь на мачту, или волком взвоешь во время шторма – пеняй на себя. Ополаскивать штаны придется, протягивая под килем. Вот так-то, тля трюмная! Как тебя, говоришь?..
– Жак Сориак. Двадцать три года. Из Парижа.
– Можешь считать, Жак Парижанин, что тебе повезло. Оставь-ка здесь вот отпечаток пальца и получай свои золотые в виде аванса. Один можешь пропить, другой оставь. Сохрани до конца плаванья. Как талисман. Такова морская традиция, Жак Парижанин. А еще передай Дювалю, что твое крещение парусами обойдется ему в две пинты хорошего рома.
– Так и передам, боцман, – увековечивал «новокрещенный» Жак свой найм оттиском большого пальца. – Кстати, почему Дюваль до сих пор не записан ни на один из кораблей?
Боцман удивленно взглянул на Жака Парижанина и, откинувшись на высокую троноподобную спинку дубового стула, мрачно подергал себя за огрызок уха.
– Дюваль… – проклокотал он. – Дюваль – это тебе не какая-то тля трюмная, это штурман.
– Но и вы ведь тоже неплохой боцман.
– Ты прав, Парижанин, я хороший боцман. И все же найти хорошего боцмана значительно легче, нежели даже плоховатого штурмана. Особенно для такого трудного плавания. Может быть, меня это слегка и задевает, но море требует справедливости.
– Море требует справедливости, – эхом отозвался Рой д’Альби, восхищаясь мудростью сказанного, которое, как он почувствовал, навсегда останется в его памяти и его душе. – «Море требует справедливости. Как просто, а значит, священно».
– Так вот, справедливость моря говорит мне, старой тле трюмной, что Дюваль – не просто штурман, он – великий штурман. Он – из той касты штурманов, которые ценятся во все века, на всех морях и во всех портах мира. И это я, боцман Кашалот, могу прийти на поклон к вербовщику матросов. Это я, когда якорь воткнется мне в одно место, могу согласиться выйти в море не боцманом, а старшим палубным матросом или бомбардиром. Но только не Дюваль. Нет, Дюваль, конечно же, спит и видит себя штурманом одного из кораблей адмирала. Но скорее он превратится в портового нищего, чем снизойдет до того, чтобы напрашиваться на эту должность. Все, кому нужен хороший штурман, понимают, что в Гавре есть только один по-настоящему хороший штурман, прекрасно знающий нрав Великого Океана, – это Дюваль. И так же хорошо понимают, что Дюваль не терпит мелкого каботажа, то есть он не будет мельтешить на суденышке вдоль берегов Франции, от порта к порту, где любой сведущий капитан спокойно может обойтись и без штурмана. И еще Дюваль не может долго ходить на одном судне и одним курсом. Это истинный странник морей. Он тяготится всем, что уже пройдено им, что ему известно. Если мы тоскуем по знакомым берегам, то он наоборот, тоскует по берегам, на которые еще никогда не ступал. На которые вообще не ступала нога француза, нога белого человека; по берегам, которые никогда не слышали молитвы.
– Спасибо, боцман, мне очень важно было знать, кто таков Дюваль на самом деле. С ним и с вами я готов идти к любой земле, которая до сих пор не слышала молитв. И, сжав в кулаке золотые монеты, Жак Парижанин ликующе потряс ими в воздухе. «Знала бы Маргрет, как бешено мне повезло!»
– Да, адмирал и в самом деле обещает хорошо заплатить из корабельной казны – по-своему истолковал его ликование Кашалот. – А кроме того, выделить каждому матросу его долю из всего, что будет добыто «на земле без молитв». Так что слава адмиралу де Робервалю! – провозгласил он уже не столько для Жака Парижанина, сколько для тех двух полуоборванцев, которые, выдыхая похмельную гарь, ввалились в вестибюль «Самаритянина», чтобы и самим испытать счастье.
