Александр Дюма - Жорж
— Лайза! — закричали все негры, повернувшись к вновь прибывшему, всем своим видом выражая готовность повиноваться.
Человек, произнесший эти слова, произвел сильное впечатление на всех негров и, конечно же, на Антонио. То был мужчина в расцвете лет, среднего роста, с мощными мускулами, свидетельствовавшими о колоссальной силе. Он стоял неподвижно, скрестив руки, с повелительным взглядом, подобным взгляду задумавшегося льва.
Видя, как все собравшиеся, исполненные молчаливой покорности, ждут слова или знака этого человека, можно было подумать, что африканское войско ждет сигнала к войне или перемирию, о чем должен оповестить их царь, — а ведь это был всего лишь раб среди рабов.
Постояв несколько минут неподвижно как статуя, Лайза медленно поднял руку и протянул ее к Камбебе, который все это время оставался подвешенным на веревке и молча следил, как и все остальные, за разыгравшейся только что сценой. Тукал опустил веревку, и Камбеба, очень довольный, очутился на земле. Первой его заботой было разыскать свой банан; но в сумятице, последовавшей за сценой, которую мы сейчас описали, банан исчез.
Во время поисков банана Лайза вышел, но вскоре вернулся, неся на плечах отбившегося от стада дикого кабана, которого он бросил возле очага.
— Вот, друзья, я подумал о вас, берите на всех.
Этот щедрый подарок взволновал сердца негров, тронул в них самые чувствительные струны — благодарность и аппетит.
— О, какой хороший ужин будет у нас сегодня, — сказал негр с Малабара.
— Он черный, как мозамбиканец, — сказал мальгаш.
— Он жирный, как мальгаш, — сказал негр из Мозамбика.
Однако, как легко представить, возвышенные чувства вскоре уступили место обыкновенному делу; в мгновение ока животное было рассечено на куски, часть их отложили на следующий день, а остальное мясо разрезали на довольно тонкие ломти — их положили на уголья, а более толстые куски стали жарить на огне.
Негры заняли свои прежние места, лица их повеселели, потому что каждый предвкушал хороший ужин. Один Камбеба стоял в углу, печальный и одинокий.
— Что ты там делаешь, Камбеба? — спросил Даиза.
— Я ничего не делаю, отец Лайза, — грустно ответил Камбеба.
Как известно, «отец» — почетный титул у "негров, и все негры плантации, от самого юного до старца, называли так Лайзу.
— Тебе все еще больно, но ведь тебя повесили за пояс? — спросил негр.
— О нет, отец, я ведь не такой неженка.
— Тогда у тебя какое-нибудь горе?
На этот раз Камбеба утвердительно кивнул головой.
— Какое у тебя горе? — спросил Лайза.
— Антонио взял мой банан, а я украл его для больной жены, и жене теперь нечего есть.
— Ну так дай ей кусок этого кабана.
— Она не может есть мяса, не может, Лайза.
— Кто даст мне банан? — громко спросил Лайза.
Из-под золы была вытащена по крайней мере дюжина бананов. Лайза выбрал самый лучший и передал его Камбебе, тот схватил его и убежал, не успев даже поблагодарить Лайзу. Повернувшись к Боному, которому принадлежал банан, Лайза сказал:
— Ты не прогадаешь, Боном, вместо банана получишь порцию кабана, предназначавшуюся Антонио.
— А я, — нагло спросил Антонио, — что получу я?
— Ты получил уже банан, ведь ты его украл у Камбебы.
— Но он пропал, — заявил малаец.
— Это меня не касается, — сказал Лайза.
— Верно, — отозвались негры, — ворованное добро никогда не идет на пользу.
Малаец встал, злобно посмотрел на людей, которые только что одобряли его требования, а теперь согласились наказать его, и вышел из-под навеса.
— Брат, — сказал Лайзе Назим, — берегись, я его знаю, он сыграет с тобой дурную шутку.
— Берегись ты, Назим, на меня он напасть не осмелится.
— Ну, ладно! Значит, я буду охранять тебя, а ты — меня, — сказал Назим. — Но сейчас нам нужно поговорить вдвоем.
— Да, но не здесь.
— Давай выйдем.
— Правда, когда начнут ужинать, никто не обратит на нас внимания.
— Ты прав, брат.
И оба негра принялись тихо болтать о чем-то незначительном, но как только мясо поджарилось на угольях, они вышли, воспользовавшись суетой, которая всегда предшествует еде, приправленной хорошим аппетитом, причем, как предвидел Лайза, остальные даже не заметили их исчезновения.
Глава VIII. ПРЕВРАЩЕНИЕ В БЕГЛОГО НЕГРА
Было около десяти часов вечера, ночь сияла звездами, как обычно в тропических странах; на небе сверкали созвездия, знакомые нам с детства, — Малая Медведица, Пояс Ориона и Плеяды, но расположенные совсем не так, как мы привыкли их видеть, и поэтому европейцу трудно было бы их узнать; среди них блистал Южный Крест,
неведомый в нашем северном полушарии. Безмолвие ночи нарушалось лишь шумом многочисленных танреков , населяющих район Черной реки и грызущих кору деревьев. Слышалось пение голубых птиц, гнездившихся в ветвях смоковниц, а также фонди-джали, этих малиновок и соловьев Мадагаскара, и едва различимый треск высохшей травы, ломающейся под ногами братьев.
Некоторое время оба шли молча, тревожно осматриваясь, останавливаясь и вновь продолжая путь; наконец, дойдя до более густых зарослей, вошли в маленькую бамбуковую рощу и остановились посреди нее, снова прислушиваясь и оглядываясь вокруг. Очевидно, результат показался им утешительным; они сели у подножия дикого бананового куста, простиравшего свои широкие листья, подобно роскошному вееру, среди тонких стеблей окружавшего их тростника.
Первым заговорил Назим:
— Ну, так что же, брат?
— А ты не изменил своего решения, Назим? — спросил Лайза.
— Решительно нет, брат. Ты же видишь, я умираю здесь, работаю из последних сил. Я, сын вождя, больше не могу так жить. Вернусь в Анжуан или погибну.
Лайза вздохнул.
— Анжуан далеко отсюда, — сказал он.
— Ну так что ж? — ответил Назим.
— Сейчас как раз время дождей.
— Тем быстрее погонит нас ветер.
— А если лодка опрокинется?
— Будем плыть, пока хватит сил, а когда не сможем больше плыть, в последний раз посмотрим на небо, где нас ожидает Великий Дух, обнимемся и утонем.
— Увы! — сказал Лайза.
— Это лучше, чем быть рабом, — возразил Назим.
— Значит, ты хочешь покинуть остров?
— Хочу.
— С риском для жизни?
— С риском для жизни.
— Десять шансов против одного, что ты не доберешься до Анжуана.
— Но есть один шанс против десяти, что я доберусь туда.
— Хорошо, — сказал Лайза, — пусть будет по-твоему, брат.
Однако же подумай еще.
— Два года я уже думаю. Когда вождь монгаллов взял меня в плен, как и тебя, и, как и тебя, продал капитану-работорговцу, я сразу решил! Я был в цепях и попытался задушить себя этими цепями. Меня приковали к трапу. Тогда я решил разбить голову о стенку корабля; мне под голову подложили соломы. Тогда я начал голодовку. Мне открывали рот, но не могли заставить меня есть, зато заставили пить.
