Александр Дюма - Жорж
Де Мальмеди нельзя было назвать плохим хозяином в том смысле, какой мы во Франции придаем этому слову. Нет; но де Мальмеди, толстый, как бочка, и незлобивый, был человек в высшей степени тщеславный, очень заботившийся о своем общественном положении; его преисполняла гордость, мысль о чистоте крови, текущей в его жилах, и глубокая убежденность в правоте расовых предрассудков, унаследованных от предков, которые на острове Иль-де-Франс издавна ущемляли права цветных. Что касается рабов, то им у него жилось не хуже, чем у других хозяев, но рабы были несчастны повсюду; де Мальмеди не считал негров людьми, они были машинами" им полагалось приносить доход. А если машина не дает дохода, который должна давать, ее заводят механическим способом; де Мальмеди просто и ясно применял к своим неграм эту теорию. Если негры переставали работать из-за лености или усталости, надсмотрщик пускал в ход кнут; машина вновь начинала крутиться, и к концу недели хозяин получал прибыль сполна.
Что до Анри Мальмеди, то он был точный портрет отца, только на двадцать лет моложе и еще более заносчивый.
Словом, как мы сказали, моральное и имущественное положение негров равнины Уильямса сильно отличалось от образа жизни негров района Мока. Поэтому на увеселительных вечерах у рабов Пьера Мюнье царило непринужденное веселье, в то время как у негров господина де Мальмеди его надо было вызывать песней, сказкой или импровизированным представлением. Впрочем, в тропиках, как и в наших странах, под навесом ли у негров или на солдатском бивуаке всегда найдется шутник, который возьмет на себя задачу рассмешить собравшихся, за что благодарные слушатели не останутся в долгу; если же общество забудет расплатиться, что иногда случается, то шут напомнит ему о его долге.
Во владениях де Мальмеди обязанности Трибуле или Анжели, знаменитых шутов королей Франциска I и Людовика XIII, исполнял низкого роста человек, тучный торс которого поддерживали такие тонкие ноги, что даже не верилось, что подобная фигура могла существовать в природе. Руки его были невероятно длинные, как у обезьян, расхаживающих на задних лапах и не нагибаясь хватающих все, что попадется на земле.
Персонаж, которого мы только что ввели в действие, представлял собой диковинную смесь смешного и ужасного, в глазах европейца безобразное брало верх и внушало непреодолимое отвращение, негры же, не столь приверженные прекрасному и не такие ценители красоты, как мы, видели в нем только комическую сторону, хотя временами он обнажал когти и показывал оскал тигра.
Его звали Антонио, он родился в Тингораме, и, чтобы не путать его с другими Антонио, которых такая ошибка могла бы оскорбить, все звали его Антонио-малаец.
Берлок, то есть вечер встречи на досуге, тянулся довольно скучно, когда Антонио, проскользнув за один из столбов, поддерживавших навес, высунул из-за него зеленовато-желтое лицо и тихо свистнул, подражая змее с капюшоном, одной из самых грозных рептилий Малайского полуострова. Если бы этот свист раздался на равнинах Танасерина, в болотах Явы или в песках Килоа, услышавший его замер бы в ужасе, но на Иль-де-Франс, кроме акул, стаями плавающих вдоль берега, нет других опасных животных; поэтому свист никого не испугал, а только заставил чернокожих широко раскрыть глаза и взглянуть на пришедшего. Раздался возглас:
— Антонио-малаец! Уа, уа, Антонио!
Только два или три негра вздрогнули и приподнялись с земли, опираясь на локоть, это были мальгаши, йокофы, занзибарцы, которые в молодости слышали такой же свист и не забыли его.
Один из них, молодой негр, встал; если бы не темный цвет его лица, его можно было бы принять за белого; шум нарушил его раздумья, посмотрев, что происходит, он вновь улегся, пробормотав с презрением:
— Э, Антонио-малаец!
Антонио в три прыжка очутился в центре круга; потом, перепрыгнув через очаг, уселся с другой стороны, поджав свои длинные ноги, как сидят портные.
— Антонио, песню! Спой песню! — закричали все.
Но Антонио делал вид, что не слышит, и на самые настойчивые просьбы упрямо молчал. Наконец один из тех, кто сидел ближе всех к нему, хлопнул его по плечу:
— Что с тобой, малаец, ты мертв?
— Нет, — ответил Антонио, — я живой.
— А что ты делаешь?
— Я думаю.
— О чем?
— Я думаю, что время берлока — хорошее время. Когда бог гасит солнце и настает час любимых занятий, каждый работает с удовольствием, потому что каждый работает для себя; правда, есть и лентяи, которые курят и теряют время, как, например, ты, Тукал, или лакомки, забавляющиеся тем, что жарят бананы, вроде тебя, Камбеба. Но, как я уже сказал, некоторые работают. Ты, Кастор, делаешь стулья, ты, Боном, — деревянные ложки, ты, Назим, лелеешь свою лень.
— Назим делает что хочет, — ответил негр. — Назим — Олень Анжуана, а Лайза — Лев Анжуана, а в то, что делают львы и олени, змеям нечего совать нос.
Некоторое время продолжал звучать пронзительный голос молодого раба. Затем вновь заговорил малаец:
— Я уже сказал вам, что вечер — хорошее время, но, чтобы работа не была утомительной для тебя, Кастор, и для тебя, Боном, чтобы дым табака был тебе приятен, Тукал, чтобы ты не заснул, пока жарится твой банан, Камбеба, нужен рассказчик, знающий увлекательные истории.
— Это правда, — сказал Кастор, — Антонио знает забавные анекдоты и поет занятные песни.
— Но если Антонио не поет песни и ничего не рассказывает, — продолжал малаец, — что тогда происходит? Да мы спим — устали за целую неделю работать. Ты, Кастор, перестаешь мастерить бамбуковые стулья. Ты, Боном, не делаешь деревянных ложек, у тебя, Тукал, гаснет трубка, а у тебя, Камбеба, сгорает банан, не правда ли?
— Правда, — хором ответили все, а не только те рабы, кого назвал Антонио. Лишь Назим хранил презрительное молчание.
— Тогда вы должны быть благодарны тому, кто рассказывает интересные истории, чтобы вы не заснули, и поет забавные песни, чтобы рассмешить вас.
— Благодарим, Антонио, спасибо! — благодарили все.
— Кроме Антонио, кто может рассказать вам что-нибудь?
— Лайза, Лайза тоже знает очень интересные истории.
— Да, но его истории наводят на вас ужас.
— Это правда, — ответили негры.
— А кроме Антонио, кто может спеть вам песни?
— Назим, Назим знает очень трогательные песни.
— Да, но от его песен вы плачете.
— Это правда, — сказали негры.
— Значите один лишь Антонио знает песни и анекдоты, которые вас смешат.
— Это тоже правда, — отвечали негры.
— Значит, благодаря мне вы развлекаетесь за работой, получаете удовольствие и не спите, пока жарятся ваши бананы. А так как я не могу делать ничего, потому что жертвую собой для вас, было бы справедливо, чтобы за мои труды мне что-нибудь дали.
