Владимир Москалев - Два Генриха
– Мне все кажется, будто за нами следят. Чьи-то глаза неотступно буравят нас, а уши улавливают нашу беседу. Что скажешь на это?
– Женщины более эмоциональны, поэтому им всегда невесть что кажется. Что касается меня, то, во-первых, я ничего не заметил, а во-вторых, увидел харчевню прямо на нашем пути. Не хочется возвращаться во дворец и садиться за стол с казенным обедом и дежурными фразами. Где еще побеседовать по душам, как не здесь? Во всяком случае, тут нет слуг и некому перед тобой лебезить, а трактирщику вряд ли придет охота заглядывать тебе в рот. Словом, непринужденная обстановка – лучшее, что можно вообразить.
И Ноэль указал на двухэтажный дом с вывеской, на которой охотник нацелился стрелой в большого синего зайца, поднявшего лапы.
Сытно пообедав, оба встали из-за стола. Агнес вышла, а Ноэль задержался: ему вздумалось поинтересоваться у трактирщика, по случаю какого празднества их город столь наряден и чисто вымыт. Атмосфера других городов, в которых он побывал, не вселяла особой жизнерадостности.
Агнес это совершенно не трогало, и она, вскочив в седло, стала ждать брата на улице. И тут ей снова показалось, будто кто-то незримый присутствует рядом и пристально смотрит на нее, причем сзади и вполне открыто, не прячась. Положив руку на рукоять меча, она стремительно обернулась и от неожиданности даже привстала в седле. У крупа коня, левее, стояла преклонных уже лет женщина, похожая на нищенку. На ней было рубище, как на монахах, на голове капюшон, скрывающий лоб и часть лица. Но не глаза. Они были устремлены на всадницу.
– В чем дело, любезная? – спросила Агнес, грозно глядя на незнакомку сверху вниз. – Отчего ты следишь за мной, а теперь подходишь так близко, словно тебе есть что сказать мне, причем весьма важное. Говори же, если так.
Но старуха молчала, только с любопытством глядела на высокородную госпожу верхом на лошади, разглядывая ее с головы до ног. Все же она пыталась что-то произнести, это было заметно, но не решалась то ли из боязни, то ли не находя слов. Глаза ее искрились надеждой, она по-прежнему не сводила их с всадницы, и та, догадавшись, протянула ей золотую монету.
– Возьми, ведь ты нищенка, как я понимаю. Чего же молчишь тогда? Так и без куска хлеба останешься.
– Прости меня, вельможная госпожа, – не кланяясь и подходя еще ближе, с легким акцентом проговорила, наконец, незнакомка, – но не это мне от тебя нужно.
– Не это? – удивилась Агнес. – Что же тогда? Ведь я вижу, ты хочешь о чем-то попросить, но не решаешься. Уж больно робка для нищей. Впрочем, кажется, ты не из этого стада, если не берешь монету.
– Я не нищая, – ответила старуха голосом, в котором послышались нотки оскорбленного самолюбия, – и если я подошла к тебе, то вовсе не за тем, чтобы вымолить подаяние.
– Чего же тебе надо?
– Спросить хочу. Не сердись, когда задам свой вопрос. Поверь, это не из праздного любопытства. Словом… – ее голос неожиданно приобрел оттенок мольбы, – ответь, госпожа, коли не сочтешь это для себя слишком затруднительным, кто тот господин, что приехал с тобой, чью лошадь ты держишь за узду? Христом Богом молю тебя!..
– Спрашиваешь, кто он? – Агнес усмехнулась и ответила громко, не без гордости: – Мой брат!
– Похоже… очень, – согласилась женщина, виновато улыбнувшись и неожиданно промокнув платком уголки глаз. И быстро спросила еще, словно боясь, что ее больше не станут слушать: – А как его имя, не скажешь ли?..
– Вот еще, зачем тебе это? – передернула плечами всадница. – Сказано: брат – и всё тут.
– Не хочешь говорить, – тихо и печально протянула старуха, опуская голову. Потом встрепенулась: – Тогда ты сама… Не обессудь и не брани, но скажи, молю тебя, свое имя! Прости, что спрашиваю. Поверь, коли так, стало быть, очень надо мне…
– Я Агнес Регенсбургская, дочь Бригитты Баварской. Устраивает тебя?
Взгляд у незнакомки потух, едва она услышала это, пополз вниз, скользнул по булыжной мостовой и уперся в носки ее стоптанных башмаков. Потом, помедлив немного и вдруг, решившись, точно какая-то спасительная мысль внезапно пришла ей в голову, она с надеждой спросила:
– А брата твоего зовут случаем не…
Но не успела досказать: двери трактира раскрылись, и оттуда вышел Ноэль.
– Они ожидают приезда герцога Лотарингского, – объявил он, вскакивая в седло. – Туль, оказывается, его резиденция, любимое место отдыха; он любит охотиться в этих местах. А жителей предупредил гонец через городского старшину.
– Когда же он нагрянет сюда со свитой?
– Ждут к завтрашнему дню. Он им нравится: не тиран, налоги вполне умеренные… Но что это? – Взгляд Ноэля остановился на ладони сестры. – Отчего тебе вздумалось держать в руке монету?
Агнес обернулась, посмотрела по сторонам.
Незнакомка исчезла, словно ее тут никогда и не было.
Агнес хмыкнула, взгляд ее выражал недоумение.
– Представь, здесь только что стояла какая-то старуха. И вот теперь ее нет, как сквозь землю провалилась. Я хотела дать ей монету, а она вместо этого пожелала узнать твое имя.
Ноэль в ответ рассмеялся и тронул коня, но внезапно сильно натянул поводья. Конь встал, затряс головой.
– Агнес! – возбужденно воскликнул брат. – А как выглядела эта старуха? И куда она могла подеваться? Говоришь, она спрашивала мое имя? Но зачем? И что она сказала в ответ?..
– Ничего, потому что я назвала ей только себя. Кажется, это ее очень расстроило. Но отчего ты спрашиваешь? Что тебе в этой старухе?
Ноэль долго глядел на гостиницу и дома по обе стороны улицы. Мимо них в обе стороны сновали прохожие, каждые по своим делам. Он пытливо вглядывался в их лица, особенно женские, но читал на них только недоумение, вызванное непонятным интересом к ним неизвестного всадника. Он спросил сестру, не видит ли она на улице этой старой женщины или, возможно, кого-то очень похожего на нее. Но Агнес, снова поглядев по сторонам, пожала плечами.
– А впрочем, – задумчиво, с печальной улыбкой произнес Ноэль и легко тронул коня, – вряд ли это возможно. И если тебе это не показалось, то незнакомка попросту ошиблась. Может быть даже, она рассчитывала предложить свои услуги в качестве сводни одной из скучающих фей этого города.
– Не обольщайся. Клянусь, у нее на уме было совсем иное. Так не ведут себя сводни.
– Но и того, о чем я подумал, не может быть. Откуда ей здесь взяться, ведь она родом из Лана.
– О ком ты?
– О моей матери.
– Ах, черт возьми, я совсем об этом забыла! – воскликнула Агнес. – Прости, Ноэль! Мне надо было задержать эту женщину. Что если она и есть…
– Пустяки, – махнул рукой брат. – Мне показалось. Да и тебе тоже. Моя мать так стара, что едва ли уже ходит сама. Если жива еще.
– Случись ваша встреча, ты, вероятно, не узнаешь ее. Узнает ли она тебя? Как догадается, что ты ее сын?
– Придя со мной в замок, она указала отцу на большое родимое пятно у меня на плече и сказала, что меня уже ни с кем не спутаешь. Под ним ожог и три белых пятна – следы от зубов. В детстве на меня однажды набросилась собака. Я упал, и она укусила меня за руку. Ее отогнали, рану залечили, а след от зубов остался.
– Хороша примета под туникой и кольчугой! Чтобы быть узнанным, тебе придется обнажиться по пояс.
– Да, и только один раз. На плечо взглянет женщина, которая до этого в точности назовет приметы.
– Думаю, тогда тебе не придется раздеваться. Но ты сказал, она из Лана? Почему же не едешь туда?
– Потому что ее там нет. Отец наводил справки.
– Где же она может быть?
Помедлив, Ноэль с грустью ответил, указав рукой вниз:
– Вероятно, там, где будем и мы с тобой через много лет.
– Быть может все же, эта женщина, что подходила, и была твоей матерью? Что, если нам немедленно начать поиски? Она не могла далеко уйти.
– Нет, Агнес. Будь так, она тотчас открылась бы тебе и не исчезла бы, едва увидев меня.
Глава 7. Перед отъездом
После того, как прибыл гонец из Гослара, которого он посылал туда, епископ приказал собираться в дорогу. Ему не терпелось указать королю на недопустимость нынешнего положения дел в церкви, к чему призывали клюнийцы и о чем без устали вещали с кафедр монах Гильдебранд[18] и его горячий сторонник Дамиани. Их проповеди и воззвания вселяли, однако, и надежду, и страх. Чего хотели клюнийцы? Создать мощную церковную организацию с высокой дисциплиной и папой во главе ее. Запретить симонию[19], подрывающую авторитет церкви. В самом деле, что ни епископ или аббат – то светское лицо, купившее эту должность или получившее как феод от короля. И озабочено это лицо отнюдь не благочестием паствы; на уме у него охота, войны, оргии и открытый грабеж соседних угодий. А монахи? В их среде царит откровенная распущенность, они по большей части невежественны, а порою и вовсе неграмотны. Чему может научить прихожан такой монах, если сам не знает слова Божия? И клюнийцы призвали: повсеместно строить монастырские школы. Главную же опасность, по их мнению, представляла инвеститура – продажа духовных должностей вместе с земельными владениями.
