Магистр ордена Святого Грааля - Дени Эжен
Общим числом тех немцев пять человек. Из каких краев прибыли, иди пойми. За главного у них старичок, титулом граф, по виду (Двоехоров так для себя решил) гишпанец. Этот по-русски говорил не плоше иного природного русака. И не чинился, хоть и граф, объяснил ему, Двоехорову, что прибыли они из Мальтийского ордена. Про такую, однако, землю капрал не слыхивал, хоть географической науке был не то чтобы шибко, но все-таки обучен. Но и расспрашивать далее не стал, не желая выказать перед иноземцами свою малую по сей части просвещенность.
Странная, видно, была земля, этот самый Мальтийский орден. Старичок, допустим, гишпанец. А самый молоденький германских, это точно, кровей. И французишек двое, самых что ни есть фрацузистых. А вот пятый — в жизни не разберешь, кто такой. Лицом черен, почти как арап, глаза слепые — бельмами. Именуют отцом Иеронимом — стало быть, монах. Только странный монах — на груди стальная кираса, на поясе длиннющий меч. Меч-то зачем, спрашивается, монаху? А уж слепому монаху и вовсе смех только.
Да одеянием и все эти господа мальтийцы ему под стать — у всех старинные палаши, у всех какие-то пудовые вериги, плащи наподобие рыцарских, с восьмиконечными не то звездами, не то крестами.
Впрочем, до рыцарских причуд государь охоч. Но твоего брата капрала сие не касательно: ты изволь уставную амуницию соблюсти, чтобы все чин чином, не то отправишься вслед за Алешкой Ильиным.
Двоехоров со свечой аккуратно (не дай бог, еще бы не хватало воском закапать!) оглядел все свое обмундирование, не нашел в нем никаких огрехов и тогда только, покуда не затушил свечу, посмотрел на ладонь левой руки.
А была ведь там звездочка! Точно, была!.. Вот она, родимая, никуда не делась!
Чувствуя от этого сатисфакцию, капрал снова лег в постель, укрылся одеялом, и почти сразу же зашептала ведьма-ворожея: «Говорю тебе, соколик, вона янеральская звезда! Хвельдмаршальская!…»
И батюшка, Царствие ему Небесное, приговаривал: «Служи, сыне Христофор. Береги честь. Чтобы точно стал у меня генерал-фельдмаршалом!»
И плеткой не потчевал боле.
рыцарь ордена, 19 лет
Молодой рыцарь фон Штраубе после того, как лег, несколько часов не мог уснуть. Он все думал: зачем его привезли в этот холодный город? А спросишь — так и не ответит никто. Комтур граф Литта, отводя глаза, только бормочет туманное что-то про спасение ордена и про его, фон Штраубе, великую в этом деле миссию, а отец Иероним изрекает что-нибудь вроде: «Nemo contra Deum nisi Deus ipse [2]» и, закатывая свои бельма, дает понять, что все эти расспросы для него «agonia Dei [3]».
Про свою высокую миссию в делах ордена и про свое Die grosse Zweekbestimmung [4] молодой фон Штраубе был наслышан уже давно, однако в чем сие заключалось, было покрыто завесой тайны, а свои тайны, и малые, и великие, орден умел хранить — и за бельмами слепых глаз, и за туманом слов.
Завтра, однако, что-то должно было произойти, что-то впрямь важное, фон Штраубе уловил это в том прахе слов, который нынче не то с умыслом, не то по нечаянности просыпал граф Литта. И сразу как почтительны стали с ним братья Жак и Пьер, прежде его почти не замечавшие. И даже за бельмами всегда сурового отца Иеронима с вечера он видел что-то похожее на благорасположение к своей персоне.
Быть может, действительно завтра он благодаря своему Die grosse Zweekbestimmung сумеет чем-то помочь ордену, уже более двадцати лет после потери Мальты вынужденному скитаться по всей земле, а заодно сможет хоть немного приоткрыть завесу некой огромной тайны, его, фон Штраубе, с детства окружающей.
О, ради такого он готов был на что угодно — второй год мерзнуть в этой самой северной столице мира, где небо всегда настолько серое, что почти никогда не видно звезд, постигать этот странно звучащий язык и эти во многом непостижимые нравы, даже подобно комедианту бряцать завтра рыцарскими доспехами, как распорядился тот же граф Литта, ради такого он был готов.
Завтра состоится долгожданная аудиенция, которую им даст император этой необъятной страны. И он, фон Штраубе, закованный в латы, должен будет, припав на одно колено, произнести те слова, что долго заучивал и не раз повторял придирчивому комтуру: «Ваше императорское величество, все рыцарство ордена с трепетом приветствует властелина, чья благословенная Богом страна…»
Как там дальше? Надо, пока свечу не погасил, еще раз перечитать, чтобы укрепилось за ночь.
Так фон Штраубе и поступил.
Оттого сон, который наконец стал его понемногу забирать, был томительный, без сновидений, заполненный лишь какими-то смутными предощущениями, в которые то и дело вкраплялись эти слова:
«…чья благословенная Богом страна раскинулась меж всеми четырьмя великими океанами земли во славу всего христианского мира…»
Завтра… Что-то будет завтра?..
(et cetera, et cetera)
«Between four great oceans?!» [5] — сквозь опущенное забрало насмешничал рыцарь в черных доспехах, выгарцовывая у барьера на вороном коне. И, переходя на русский язык, с британской, однако, язвительностью прибавил: — Видимо, Индийский океан, брат мой, вы также включили в свои владения? Коли вы не осведомлены, смею вас заверить, между сим океаном и вашими владениями пролегает Индия, коя, позвольте вас просветить, пока что принадлежит…»
Это он, британский Георг, сколько бы он ни прятал лицо свое под черным забралом!
Довольно же слов! Копья наперевес! Пускай рыцарская удача рассудит, кто прав!
Понеслись!.. Под НИМ — конь белый, белее снега. И доспехи ЕГО серебряные разбрызгивают солнечный свет. И летит ОН на черного Георга Британского, как на крыльях, подобно божьему архангелу Михаилу. Недаром же имя этого архангела-воина носит и рыцарский замок ЕГО.
Сшиблись с грохотом. И вот уже поверженный черный британец вьется по земле у ЕГО копья, как змей у копья святого Георгия. Полная виктория!
Ну и как, помог вам ваш Parliament [6], милорд? И где ваша Индия? Там ли вы ее, милорд, ищете — под копытами моего жеребца?.. О чем вы причитаете из-под копыт? Где ваш надменный тон? «Pity for те, emperor! I ask of mercy! [7]» — ax, вот о чем вы теперь!..
…Что это, однако, что?.. Померкло солнце, тьма окутала ристалище, тугая, тесная тьма. И как тогда, годы и годы назад, шаги кого-то огромного впереди, с кем не разминуться в этой тесноте.
Он тяжело ступает навстречу, а ты, уже не великий ТЫ, а совсем крохотный, ты сжимаешься в необъяснимом ужасе, чтобы сделаться еще меньше и незаметней.
Однако ОН, СТУПАЮЩИЙ, останавливается рядом с букашечным тобою и произносит голосом… О, ты никогда не слышал его, но ты, как и тогда, узнаёшь его по голосу… «Бедный Павел, бедный, бедный князь!..» — печально произносит ОН, твой могучий прадед, и проходит сквозь эту тьму мимо, обращая стоячий воздух в ветер колыханием своего плаща.
О чем он, великий прадед? Но ты, как и тогда, не спросишь, голос твой слишком слаб для этого. Только плащ впереди полощется на ветру, как военный стяг…
…Как всегда при этом видении, в последнее время повторявшемся все чаще, император, не успев до конца пробудиться, вскочил на постели во весь рост и прижался к холодной стене, словно пропуская мимо себя могучую тень. Полное пробуждение настало позже. И тогда он, вновь улегшись под пуховую перину, стал раздумывать о мрачных пророчествах, уже давно клубившихся вокруг него.
