Надежда Остроменцкая - Ветеран Цезаря
Он ушёл.
Мне было стыдно идти к Волумнию, но я превозмог себя: я ведь ничего ему о Диксипе не рассказывал и теперь не обязан о нём говорить. Я поступил так, как посоветовал мне Валерий: сказал Волумнию, что люблю и почитаю его, но не могу оставаться в его доме, потому что мне будет трудно поддерживать приятную беседу не только с его гостями, но и с ним, ибо я удручён известием, что моя мать стала женою негодяя, сумевшего втереться в её доверие. Я должен уединиться, чтобы оплакать это горе. Я уже послал Валерия подыскать для нас недорогую квартиру. Пусть Публий не сочтёт это неблагодарностью. Я всегда буду помнить его гостеприимство. А сейчас я нуждаюсь в его совете: какое бы дело мне начать, чтобы не уронить честь своего сословия и в то же время обеспечить себя и Валерия?
Волумний не стал удерживать меня — интерес ко мне ослабел: мои рассказы уже слышали все его друзья. Мне показалось, он даже обрадовался, что я собираюсь покинуть его дом.
— Ты разумный юноша, — сказал он, — вижу, что не ошибся в тебе. А что касается какого-нибудь приличного занятия… Я думаю, лучше всего тебе вступить в нашу компанию. Мы ссужаем деньгами городские общины, иногда и частных лиц и даже некоторых царей. Проценты составляют порядочный доход. Деньги ведь растут, словно пшеница, — пошутил он, — посеешь одно зерно, а вырастет целый колос! Естественный прирост. Кроме того, мы взяли на откуп у республики серебряные рудники в разных провинциях. В этом деле нам был бы очень полезен молодой человек, вроде тебя которому можно доверять. Я и мои компаньоны уже не молоды, — вздохнул он, — а надо ездить в Испанию, Грецию, Сицилию. Наши уполномоченные имеют дело с драгоценным металлом, необходимо следить за ними: люди честны постольку, поскольку знают, что их могут проверить. Вот эта проверка и будет твоим делом. Конечно, ты ещё неопытен, но Валерий тебе поможет, он знает жизнь. Ты станешь членом нашей компании и будешь получать… предположим, пять процентов годовых от прибыли да оплату разъездов и какую-то определённую сумму за работу твоего вольноотпущенника. Согласен?
Я не знал, много это или мало — пять процентов (Валерий потом сказал, что не много: сами откупщики дерут и по пятидесяти); но я был доволен, что так скоро устроились наши дела. А главное — я буду разъезжать по свету! Может быть, и новые страны открою или опишу, как Геродот!
С благодарностью принял я предложение Волумния и ни словом не обмолвился о том, как неприятно поразило меня его мнение о людях. Кто посмел бы сомневаться в честности моего отца или Феридия? Или Валерия?! А Цезарев Аксий?.. Цезарь доверил ему такую большую сумму, и он мне её передал. А ведь он знал, что Гай не может его проверить!
* * *Так я стал финансистом. Слова, из-за которых когда-то я пережил такой тяжёлый час в таблинуме отца, теперь вошли в мою жизнь, а некоторые, определявшие мои доходы, стали особо важными: например, дивиденд — та часть прибыли, которую мы, члены компании, делили между собою; я говорю «мы», потому что, вложив свои сбережения, я стал участником общих доходов. Все счета я предоставил Валерию. Меня больше интересовали поездки, в которых, впрочем, он всегда меня сопровождал.
Где только мы с ним тогда не побывали — начиная от просвещённейшей Эллады[37] и кончая варварской Испанией, расположенной на краю света у Столбов Геркулеса.
Перед первой нашей поездкой в Испанию Волумний вызвал меня к себе.
— Знаешь ли ты, — спросил он, — что лузитанцы призвали в Испанию прежнего её правителя Сертория? Военачальники Суллы было вытеснили его из этой провинции, но теперь он снова там и принимает к себе всех сторонников Мария и Цинны, кому только удалось бежать от проскрипций Суллы. Из этих римлян он создал совет и называет его сенатом. Говорят, будто он обучает испанских варваров римскому строю, а их детей — наукам греков и римлян и будто варвары его за это обожают и тысячи испанцев поклялись умереть вместе с ним. Сулла послал против него Метелла Пия, сына того Метелла, в войсках которого начал карьеру Марий, дядя твоего Цезаря. Я тебе всё это рассказываю, чтобы ты знал, что в Испании сейчас война и поездка туда не безопасна. Если ты боишься…
— Я?! Боюсь!!
Волумний успокоительно помахал рукой:
— Хорошо, хорошо, я же не хотел тебя оскорбить. Итак, в Испании идёт война. Легионеры Метелла и повстанцы Сертория не очень-то станут разбираться, кто вы такие, а если вы попадётесь им, преспокойно вздёрнут на первое дерево как шпионов. Поэтому мы сочли нужным дать вам рекомендательное письмо к Метеллу; а если схватят вас повстанцы, покажешь вот эту тессеру[38] Серторию. Вторая половина хранится у него, или, во всяком случае, он должен о ней знать: договор о гостеприимстве заключили ещё наши прадеды.
Эта предосторожность нам пригодилась: пробираясь к одному из серебряных рудников компании, мы попали в лапы испанских варваров. Я стал было защищаться, но Валерий, выхватив из-под туники дощечку гостеприимства, поднял её над головой и заговорил с варварами на их языке (они делали вид, что не понимают латыни). Впечатление было такое, словно в бушующее море он вылил множество квадранталов[39] масла. Нас перестали толкать и пинать. Все с уважением глядели на тессеру в руке Валерия (хоть и не все понимали её значение), я снова восхитился учёностью моего наставника. Оказывается, знание языка надёжнее меча!
Начальником испанского отряда был римлянин Гай Теренций. Он предложил нам идти с ними в лагерь. По дороге он доверительно сообщил Валерию, что собирался нас повесить, потому что у его людей дурное настроение. Надо было поднять их дух. Он тяжело вздохнул:
— Серторий всё чего-то выжидал и откладывал сражение. А иберы, не слушая моих уговоров, бросились в битву с римлянами… Если бы Серторий не пришёл на выручку, нас перебили бы, как овец, всех до одного! А теперь он велел нам собраться возле его палатки. — Он указал на ближайший холм: — Вон наш лагерь.
С внешней стороны это был такой же римский лагерь, как все: ров, за ним вал и частокол, а у ворот часовые, но внутри, если не считать кожаных палаток главнокомандующего и его приближённых да римского легиона, ничто не напоминало наши аккуратно распланированные лагеря: за частоколом простиралось поле с лысинами от костров, и между ними лохматые шатры из веток. (Впоследствии Серторий нам объяснил, что испанцы обычно разбегаются после боя по домам и собираются опять только для новой битвы. Так что у них нет обоза, и палатки им были бы помехою.) Но я в те времена ещё не знал, как должен выглядеть лагерь, и ничуть не удивился. Меня, как и наших провожатых, поразило другое: ещё, приближаясь к лагерю, мы услышали… хохот! Тысячи людей захлёбывались смехом, а стражи у ворот улыбались до ушей. Это так не вязалось с рассказом о вчерашнем поражении! Мы удивлённо переглянулись. На расспросы нашего провожатого часовые у ворот поднимали плечи и закрывали глаза, в знак того что они ничего не знают, а некоторые, глупо ухмыляясь, что-то лопотали.
