Илья Маслов - Дети Русколани
Две конных лавины столкнулись, и начался ад кромешный. В давке ближнего боя теперь все решали не столько боевые навыки и опыт, сколько удача. Можно было ожидать удара с любой стороны – клинья проникли глубоко друг в друга и перемешались, а если воин наносил удар, особенно тяжелым кавалерийским мечом, то был уже не всегда способен его вытащить из сползающего под копыта тела.
Прижавшись к конской шее и выставив клинок, Володар прорвался сквозь мчавшихся навстречу конников – на него обращали внимания не больше, чем на других, в горячьке боя неотличимых от царя, воинов. Он хотел было развернуться и снова кинуться в бой, но тут же придержал коня – к нему медленно, шагом, верхом приближался Аргерд. На некотором расстоянии он тоже остановился. Братья долго смотрели друг на друга, и бой, казалось, шумел где-то в стороне, не касаясь их самих. Наконец Володар первым соскочил с коня, и Аргерд последовал его примеру – ведь в освященном Богами поединке следует биться пешим.
-Вот так вот, брат… - наконец нарушил тишину царь. Они наставили друг на друга мечи и медленно закружились, не дерзая наносить первый удар.
Володар тщетно пытался разбудить в себе ненависть к предателю родных Богов, ввергшему доставшуюся от отца Державу в пламя междоусобной войны, а Аргерд искал в себе решимость погубить вождя идолопоклонников, стоящего на пути к торжеству Небесного Господина. Но на ум приходило совсем другое… Общие игрушки, металлические, деревянные фигурки воинов, бешеные скачки на конях по весенним и летним полям, вечерние разговоры обо всем на свете и первые, фантастические мечты об обладании женщиной, учебные поединки во дворе… Братья великолепно знали каждую ухватку, каждый прием, который мог быть использован кем-то из них. Но отступать было уже поздно. Потому что и за Аргердом, и за Володаром стояли тени тех, кто сложил головы ради их победы. И поединщики кружили на месте, не смея вложить меча в ножны и не смея ударить.
…Никто уже не скажет нам, что произошло в сердце у Аргерда. Он неожиданно опустил щит и меч, оглядел поле брани, словно не понимая, где оказался, а затем безвольно разжал руки и поднял на брата полные слез глаза:
-Брат! Прости меня!..
Володар задрожал. Его бил такой озноб, что зуб не попадал на зуб. Но его разом охрипшая глотка выдавила:
-Нет!
Он сделал шаг вперед, нанося удар – и голова Аргерда отлетела в сторону. Кровь брата страшным фонтаном закрыла царя, труп осел на колени, а Володар все стоял и стоял под этой страшной струею, чувствуя, как на него накатывается даже не паника – безумие…
Какова же страшная сила, сокрытая в архаичном слове “Верую!”, если из-за него брат восстал на брата…
Какое темное могущество стоит за всеми словами о “праведности” и “грехе”, если из-за них брат убил брата…
Стрела свистнула над плечом царя и засела в земле. Пребывая где-то на грани реальности и сна, Володар обернулся. Позади стояла Таарья, в полном воинском облачении, ее глаза пылали ненавистью. Уже совсем безразлично царь смотрел, как она кладет новую стрелу на тетиву своего тугого охотничьего лука. Володара переполнило странное безразличие, сродни стремлению к смерти. Стрела вонзится в его сердце – и не будет усталости, ответственности, необходимости принимать решения… А на таком расстоянии не промахиваются. Наверное, в этом есть свой, глубокий смысл – он падет от руки любимой, пусть и ненавидящей его больше, чем кого-то другого.
Покрытый с ног до головы кровью, Володар недвижно стоял, несколько склонив голову, опустив оружие и щит, как только что-его брат. Он хорошо видел, как Таарья, что-то шепча, натянула тетиву.
Когда дротик-сулица пробил грудь девушки, царю на миг показалось, что удар достался ему самому…
Его эльфийка разжала руки, и стрела вонзилась у самых ее ног. Из ее рта потекла кровь, и Таарья упала навзничь.
Душа царя Володара рванулась к ней, и он даже сделал три шага, но, собрав всю волю в кулак, он заставил себя обернуться.
Воин, метнувший сулицу, отсалютовал царю страшным, покрытым кровью топором. Володар кивнул ему:
-Спасибо тебе! Ты… спас мне жизнь, после боя ты получишь награду!
А затем безумие, переполнявшее царя, прорвалось и затопило его мозг. С ревом раненого медведя он кинулся в битву, забыв даже про коня, про то, что тяжелым кавалерийским мечом тяжело биться в пешем строю. Враги вставали на его пути лишь для того, чтобы умереть…
Володар искал смерти. Но у него была другая судьба.
Слишком много крови…
Но если на это страшное поле уходил юноша, волею Богов наделенный властью, то из битвы вернулся Вождь.
Потому что он познал все глубины человеческой слабости.
Потому что он смог преодолеть ее.
Потеряв вождя, поборники новой веры утратили и надежду на победу. Лишь отдельные фанатики стояли насмерть – большинство, в первую очередь – авантюристы, которым и дела не было до религии, предпочло бросить оружие.
-Что делать-то с ними? – спросил у царя один из приближенных бояр, входя в походный шатер Володара. Здесь же был и волхв Богумил. Сам царь – страшный, покрытый запекшейся кровью, в доспехах – стоял, скрестив руки на груди, и смотрел куда-то через голову собеседника, туда, где из-за привходного полога виднелся край неба. Он молчал.
-Что с пленными-то делать? – повторил боярин – Просто так по домам распустить не годится… Может, волхву с ними поговорить?
Лицо Володара приобрело странную каменную твердость, прежде совсем для него не характерную. Только губы задвигались на бесстрастной бледной маске:
-Казнить их всех.
Боярин отшатнулся, в его глазах застыло недоумение. Царь повторил – тем же глухим голосом:
-Я сказал – казнить всех предателей.
-Но их же… Они же…
-Они предатели.
Боярин тяжело вздохнул:
-Не вели покрыть мне имя свое позором… Они ж нашей крови, нашего рода… Разве можно?
-Ты приносил клятву верности? Ступай и исполняй приказ!
Боярин резко повернулся и, тяжело ступая, покинул шатер. На некоторое время воцарилось молчание, а затем Богумил сказал:
-Царь не должен быть добр. Царь не должен быть зол. Он должен следовать Правде.
…Долго, очень долго к небу неслись стенания и крики обреченных. И вместе с ними корчилась, издыхала сама идея той распри, которую они принесли своей стране и своему народу.
6.
Вновь огонь пожирает колосья поспевшего хлеба,
И подмогу зовет окруженного воинства рог…
Под прицелом кипящего грозами, гневного неба
Сотни глоток ревут: «На Восток! На Восток! На Восток!»
И когда мы встаем на защиту Великой Европы,
Желтолицие орды встречая надежным щитом,
Наши братья по крови ударить нам в спину готовы,
Не желая хотя бы подумать – а что же потом?
Городов наших пепел не даст нам простить и смириться,
Брат за брата и сын за отца отомстит, беспощадно разя…
Горе вам, о Поднявшие Меч! Ваши трупы терзать будут птицы,
Потому что не примет их, чтобы укрыть, оскорбленная вами Земля.
«Горе! Горе!» – скандируют черные вороны в небе,
И над вами пылает Заря погребальным костром.
Мы клянемся Богам, что мы будем стоять до Победы!
…И Славянский Колосс развернулся на Запад лицом.
Подобно изваянию, Хейд верхом на коне застыл над речным обрывом. Над головою властелина Заката реял штандарт его Империи. Великий Завоеватель казался совершенно отрешенным от происходящего вокруг, однако это было не так. Он гордился своим величием – могуществом повелителя Закатных Земель, могуществом полководца невиданной, небывалой армии. Ему хотелось запеть – но он молчал, прикрыв глаза, не желая открывать свои мысли и чувства даже ближайшим соратникам. Да ему и не нужно было смотреть – он слышал, чувствовал, как на мили вокруг гудит и дрожит земля.
