Рафаил Зотов - Таинственный монах
Вдруг дверь отворилась и в келью вошел архимандрит — настоятель Воскресенского монастыря, в сопровождена нескольких иноков и сказал:
— Я пришел к тебе, преосвященнейший владыко на совет. Нашему монастырю угрожает близкая опасность. Стрельцы взбунтовались и идут из Великолуцка на Москву. Разъезды их показались недалеко отсюда и может быть нынешнюю ночь они появятся у наших стен. Я приказал бить набат и толпы окрестных жителей соберутся на защиту храма Господня. Но силы наши будут все-таки ничтожны против стрельцов, а потому, уважая твой святительский сан, я и пришел просить твоего совета, что нам делать?
— Могу я недостойный раб Божий и опальный слуга царский подавать советы? Мое дело молиться, — отвечал Досифей с худо скрываемою важностью.
— Нет! преосвященный, за грехи ваши и всего мира вы должны молиться во дни спокойствия, но тогда царю, отечеству и вере православной угрожает опасность, то долг ваш подвизаться не только словом, но и делом, — вскричал князь Трубецкой.
— Высокопочтенный боярин! мы готовы последовать твоему совету, но я уже сказал, что крестьяне, как равно и мы сами, плохо вооружены и не можем противиться долго ярости и грозному оружию стрельцов. Впрочем, если совет братии решит защищаться, то я первый готов подставить свою голову под удары кромольников.
— Вы должны защищаться до последней возможности, чтобы дать время верному царскому воинству прибыть на помощь и сразиться с неприятелем. Но время дорого. Я скачу с этой вестью в Москву и обещаю вам к вечеру привести подмогу, только до тех пор не пускайте врагов в ваши стены, которые могут послужить им защитою против царского войска. А чтобы показать вам пример самоотвержёния моего, я оставляю здесь свою жену и дочь, а также будущего моего зятя и всю мою прислугу, которая имеет хорошее оружие. Прощайте! Прощай, княгиня! прощай, Маша! Бог да благословить и защитить вас в мое отсутствие.
С этими словами он обнял и поцеловал жену и дочь и увещевал их быть твердыми духом, поклонился Досифею и архимандриту и, выйдя из стен монастыря, сел на одну из своих верховых лошадей и поскакал по направлению к Москве.
По звуку набатного колокола окрестные крестьяне сбежались к стенам монастыря. Архимандрит сообщил им о грозившей опасности и приказал вооружиться, чем кто может. Все поспешили исполнить этот приказ, снова побежали к себе домой и, когда опять собрались в стенах монастырских, что там стало весьма тесно.
Досифей оставался чуждым всех распоряжений. Увидя это архимандрит оставил его в покое, а сам деятельно занялся приготовлениями к отражению стрельцов, если бы они решились сделать нападение на монастырь прежде, чем прибудут царские войска. Досифей отвел княгиню Трубецкую с дочерью в особую келью, а сам остался поговорить с Хованским, но по первым словам заметил, что он унаследовал только отцовский титул, а качеств, ума и души последнего не было и следов. Притом же Хованский, чувствуя в себе в те минуты прилив мужества поспешил к архимандриту, прося его дать ему место в рядах защитников.
Княгиня и княжна Трубецкие долго плавали и скорбели, сидя в келье, но чувства их мало-помалу улеглись. Царившее между ними молчание первая прервала княжна, спросив свою мать:
— А, что, матушка, очень страшны эти стрельцы.
— Всякий злой человек страшен, дитя мое, но бояться должно единого Бога, — отвечала с грустью княгиня.
— А неужели бы они нас зарезали?
— Власть Божия во всем.
— А если между ними есть тот молодой стрелец, что спас нас под Вязьмою, то он наверное защитить нас и не даст своим товарищам в обиду.
— Не всегда дитятко, это легко. А ты еще помнишь этого стрельца?
Быстро отвернулась Мария, как бы рассматривая что то в окне. Щеки её охватило пламенем, что она чувствовала, оправившись несколько, она отвечала:
— Помню, матушка… да как и не помнить, ведь он всех нас спас тогда, а долг христианский повелевает памятовать доброе дело.
Княгиня сразу поняла образ мыслей своей дочери, но так как *ей не хотелось, в столь тягостные минуты, заводить об этом речь, то она молча покачала только головою. Мария тоже замолчала, но это молчание вскоре ей наскучило и она, снова обратись к матери, спросила:
— Неужто, матушка, мне непременно должно выходить замуж за Хованского.
— Ты слыхала, дочка, что отец твой не хочет тебя неволить, хотя по нашему — по старинному, дочка не должна рассуждать о своем замужестве.
— А кажись, матушка, было бы лучше, если бы девушки могли сами выбирать себе женихов.
— Нет, голубушка моя, своя воля в молодых летах никуда не годится. Молодой девушке мало ли кто приглянулся бы, а после пришлось бы кулаками слезы утирать, тогда как отец выбирает своим детям женихов и невест не по пригожеству лица, а по нраву и доброй о них славе. Поверь душа моя, что для счастливого замужества нужна рассудительность и хороший нрав мужа, а не красота и молодость.
— А батюшка сказывал, что молодой царь хочет сделать так, чтобы девушки видели своих женихов до замужества и выбирали по своей воле, Зачем же царь хочет завести так, коли это не хорошо?
— Не наше, дело дитятко, судить о воле царской, их судит Бог, а наше дело повиноваться. Слыхала я, что он хочет завести, как у заморских народов. Говорить, что там девушки по гостям ездят и пляшут с мужчинами, влюбляются без зазора и женятся подчас без родительского благословения.
— Упаси нас Бог, матушка, от этого! Я только так подумала, что лучше иметь мужа милого, а не постылого.
— Оно бы и так, доченька, да заранее того никто не знает. Молоденький умок, что вешний ледок. Полюбится и сова, краше ясного сокола.
— А что значить, матушка, влюбиться. Ты давеча сказала, что за морем девушки вишь влюбляются.
— Ну… это значить… что дурь кинется девке в голову, тоска попадет на сердце. Она начнет бредить каким-нибудь проходимцем, который покажется ей лучше всякого боярина. Словом — это болезнь, которая проходить или с летами, или с замужеством.
— Болезнь! — тихо прошептала Мария и замолчала.
Тихо склонилась голова её на руку и она безмолвно и бесцельно глядела в окно; и в тоже время чувствовала взор матери, устремленный на нее.
— Что ты, дитятко, так разгорелась? Здорова ли ты? — заботливо спросила княгиня, подходя к Мане и, приложив свою ладонь к её голове.
— У меня, матушка, голова болит и грудь мою что то жмет, — отвечала Маша.
— И, Бог с тобой, моя милая! Помолись пред образами и Заступница отженет от тебя всякого лукавого, — сказала княгиня.
Маша беспрекословно исполнила совет матери, стала на колени пред образами и горячо помолилась, что действительно тотчас успокоило ее. Княгиня тем временем пристально смотрела в окно и увидела по ту сторону Москвы реки густое облако пыли, которое становилось все ближе и ближе. Удары набатного колокола участились. Княгиня вздрогнула и еще пристальнее глядела на ту сторону реки и ей вскоре ясно показались толпы нестройно идущих стрельцов. С трепетом бросилась княгиня около дочери на колени и вскричала:
