Юрий Любопытнов - Огненный скит
После службы в армии я работал на заводе «Электроизолит», учился на факультете журналистики МГУ, писал прозу и стихи, и, как водится, носил их в прибежище начинающих поэтов — газету под названием «Знамя», благо она была под рукой — издавалась на предприятии. Редактировал её Виктор Смердынский. Стихи мои он с маху отверг, хотя я не преминул похвастаться, что печатался в окружной армейской газете «Слава Родины». Как всегда бывало в редакциях газет, молодого поэта отсылали к классикам, почитай того-то и того, чаще всего к статье В. Маяковского «Как делать стихи». Смердынский посоветовал почитать местного загорского поэта и дал мне «Синицу» — первую книгу Чикова. Тогда и состоялось моё знакомство с творчеством не заезжего, а «своего» поэта.
С самим поэтом я познакомился несколько лет спустя. В то время я работал редактором электроизолитовской газеты. Смердынский был ответственным редактором Загорского радиовещания. Один раз в неделю мне приходилось полный день проводить в Загорской типографии — вычитывать верстаемый номер. Была обязанность носить цензору — существовала такая должность — полосы для ознакомления. В обеденное время, когда газета была свёрстана и вычитана, я ходил в центр города в так называемый Первый Дом Советов (Первая Лаврская гостиница), в котором на третьем этаже рядом с редакцией газеты «Вперёд» был кабинет цензора. В этом же здании этажом ниже рядом с комитетом комсомола располагалась редакция радиовещания. По просьбе Смердынского я приносил ему полоски газеты, материалы которой он использовал в передачах.
Помню, это было мартовским полднем. Снег во всю таял, улицы и тротуары превратились в снежное месиво. Шагать было тяжело по снежной каше. Как всегда, зашёл к «радистам», чтобы отдать материал. В редакции было несколько человек: сам редактор, его помощник Юра Евсеенко, бухгалтер, она же машинистка Галя Андрияк, молодой поэт с ЗЭМЗа Сергей Михайлин, кто-то из художников. Мы беседовали, когда высокая створка двери распахнулась и в «предбанник» ввалился, иного слова не подберу, человек с ястребиным носом, в драповом демисезонном пальто, в меховой шапке с опущенными ушами несмотря на весеннюю погоду, и с большим рюкзаком за спиной, набитым, как мне спервоначалу показалось, поленьями дров.
Присутствующие вошедшего знали, а мне его представил Смердынский:
— Знакомься. Это Толя Чиков.
Голубые глаза внимательно оглядели меня. Он протянул руку. Мы познакомились.
Завязался непринуждённый разговор, в котором приняли участие все находившиеся в редакции. Досконально не помню о чём шла речь — обыкновенный разговор знакомых, которые встречаются почти каждый день.
Из разговора выяснилось, что в рюкзаке у Чикова никакие не дрова, а иконы. Он собирает их, реставрирует и дарит друзьям. Воодушевившись вниманием к нему со стороны присутствующих, рассказывал об истории икон, как их «работали». Видимо, ему нравились термины «левкас», «патина», и он часто их употреблял. Потом я узнал, что он окончил Загорское профессиональное училище по реставрации.
— Новые стихи принёс? — спросил у Чикова Смердынский.
Ни слова не говоря тот вынул из кармана пальто сложенные листки бумаги и подал их Смердынскому.
Время было обеденное и все, словно вспомнив об этом, заторопились уходить. В дверях я спросил у Анатолия:
— А кто вам будет Борис Чиков, который живёт в Хотькове в «мадриде»?
«Мадридом» хотьковцы прозвали здания богаделен бывшего монастыря, в которых городские власти поселили жильцов, в основном рабочих.
Чиков ответил:
— Брат. Старший.
Борис работал каменщиком.
Идя по коридору, Чиков рассказал, что сам жил в Митине, в Хотькове, закончил там вечернюю школу рабочей молодёжи.
В Хотькове его помнили и знали. Лучше всех, конечно, преподаватель русского языка и литературы Михаил Антонович Балашов, которому Чиков показывал свои первые стихи.
Ко времени нашего знакомства у Чикова вышла вторая книжка «Янтарь», но он не был похож на преуспевающего поэта. Не было у его и зазнайства, этакого снобизма, какой бывает часто у состоявшихся писателей и поэтов. Ровность в обращении, без похлопываний по плечу на правах «старшего» он сохранил до конца своих дней.
Чаще, почти ежедневно, мы стали встречаться в 80-е годы, когда я работал заместителем редактора в газете «Вперёд». С нашей последней давней встречи он во многом изменился. Это касалось не внутреннего мировоззрения, черт характера, — он остался таким же ироничным, любящим хорошую шутку, а физической формы — он был болен, но старался скрыть своё недомогание, иронично подчёркивая, что ему всё трын-трава, хотя глубоко переживал свою беспомощность. И продолжал писать, хотя отмечал, что творчество стало ему даваться с большим трудом.
Жил он затворником, не придавая внимания своей внешности и образу жизни, общаясь лишь с близкими ему по духу друзьями, совершенно не заботясь о том, что скажут о нём люди, в большинстве своём считавшими его чудаком. Не отбрасывал от себя поросль молодых поэтических талантов, подсказывал, как надо «делать» стихи, старался уберечь от простого версификаторства.
Анатолий к 11 часам приходил обедать в так называемую исполкомовскую столовую и почти всегда заходил ко мне в кабинет раздеться.
— Как функционируешь? — обычно задавал он один и тот же вопрос.
Не знаю, у кого он позаимствовал эту фразу, наверное, у художников, охочих на разные выдумки, но она сразу создавала атмосферу непринуждённости в разговоре и невольно вызывала улыбку.
— Нормально, — отвечал я.
Чиков раздевался и о чём-либо рассказывал, в основном о житейских передрягах, которые пришлось преодолеть, о бюрократах чиновниках, местных и от литературы, и всегда заканчивал на оптимистической ноте:
— Но ничего. Мы их будем терроризировать смехом.
Рассказывая, никогда не присаживался, а ходил по кабинету, захватив пальцами края рукавов пиджака. В такие минуты он мне напоминал большую птицу с перебитыми крыльями.
— Как пишется? — иногда интересовался он.
Я пожимал плечами, не зная, что ответить:
— Пишется…
— А я не пишу сейчас. Перечитываю классиков: Пушкина, Блока, Есенина, Кедрина…
Известный в городе и районе журналист и писатель Алексей Дорохов рассказывал, что в судьбе Чикова на заре его поэтической жизни живейшее участие принял директор государственного музея-заповедника Гурий Александрович Сидоров-Окский, писатель, скульптор, увидев в лице молодого парня одарённого поэта. Одно время Чиков даже жил у него в Лавре на квартире и постигал азы поэтики. Выдающийся русский писатель Юрий Казаков, с кем я поддерживал тесную дружбу на протяжении последних лет его жизни, и кому я благодарен за творческую поддержку и участие в литературной судьбе, отмечал, что писателя делает не столько учёба, скажем, в Литературном институте, сколько среда, общение с близкими по духу творчества людьми будь это друзья или наставники. Так что советы и наставления Гурия Александровича несомненно во многом повлияли на развитие поэтического мастерстваЧикова. Сидоров-Окский был и наставником Алексея Дорохова, который никогда об этом не забывал.
