Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1
Андреа испустила душераздирающий крик: какой-то солдат пробивал себе проход в толпе ударами шпаги.
Шпага блеснула над ее головой.
Она сложила руки, словно утопающий, когда его накрывает погибельный вал, прокричала:
— Боже! — и упала.
Упасть значило погибнуть.
И все же Жильбер услыхал этот ужасный, предсмертный крик, узнал голос. Унесенный толпой от Андреа, он все-таки сумел пробиться к ней; нырнув в поток, поглотивший ее, он выпрямился, бросился на шпагу, которая угрожала ей, вцепился в горло солдату и повалил его; рядом с солдатом лежала юная девушка в белом платье; Жильбер подхватил ее и поднял.
Когда он прижал к груди это прекрасное тело, быть может уже бездыханное, лицо его озарилось гордостью: он победил обстоятельства, победил своей силой и отвагой! Вместе со своей ношей Жильбер опять попал в людской поток, способный снести стены. Стиснутая толпа держала, несла его; в течение нескольких минут он двигался, вернее, плыл с нею. И вдруг поток остановился, словно разбившись о какое-то препятствие. Ноги у Жильбера коснулись земли, и только теперь он ощутил тяжесть тела Андреа; он поднял голову, чтобы узнать, что там за препятствие, и увидел в трех шагах Хранилище мебели. Об каменный массив разбивалась масса человеческой плоти.
В момент этой тревожной остановки он успел взглянуть на Андреа, погруженную в глубокий обморок, подобный смерти; сердце ее не билось, глаза были закрыты, лицо, словно увядающая роза, обрело лиловатый оттенок.
Жильбер решил, что она мертва. И тогда он тоже закричал, прижался губами сперва к платью, потом к руке, потом, осмелев от отсутствия сопротивления, стал осыпать поцелуями ее лицо, сомкнутые веки. Он бесновался, рыдал, выл, пытался вдохнуть свою душу в грудь Андреа, не понимая, почему его поцелуи, способные оживить мрамор, не могут вдохнуть жизнь в мертвое тело.
И вдруг он почувствовал, как под его рукой бьется ее сердце.
— Она спасена! — воскликнул он, глядя на несущееся мимо них черное окровавленное месиво, слушая вопли, проклятия и стоны агонии. — Она спасена, и спас ее я!
Но, прижатый к стене, не сводя взгляда с моста, бедняга не смотрел вправо, а там кареты, попавшие в тиски толпы, теперь, когда она немножко раздалась, стали выбираться из нее, Причем и кучера, нахлестывавшие лошадей, и лошади, пустившиеся вскачь, казалось, впали в общее умопомешательство; тысяч двадцать человек, толкаясь, калеча и топча друг друга, спасались от несущихся карет.
Они инстинктивно жались к домам, давя тех, кто оказался ближе к стенам.
Людская масса волокла с собой либо придавливала всех, кто, обретя убежище возле Хранилища мебели, думал, что спасся. На Жильбера вновь посыпались удары, навалились тела живых и мертвых, и он старался вжаться между прутьями решетки.
Но под напором убегающих решетка треснула.
Теряя дыхание, Жильбер почувствовал, что вот-вот выпустит из рук тело девушки, однако, собрав все силы, обхватил ее руками и прижался лицом к ее груди. Казалось, он хотел задушить ту, которую оберегал.
— Прощай! Прощай! — бормотал он, уже не целуя, а скорей впиваясь зубами в ее платье.
Простившись, он поднял глаза, чтобы в последний раз взглянуть на нее.
И тут его взору открылась поразительная картина.
На тумбе, держась правой рукой за вделанное в стену кольцо, стоял человек и, глядя на бушующее у его ног море, то делал левой рукой какие-то жесты, то что-то говорил, словно бы сплачивая вокруг себя орду бегущих. После каждого его слова, после каждого мановения несколько человек в толпе останавливались и, преодолевая общее сопротивление, пробивались к нему. А те, что уже были рядом с ним, казалось, чувствовали в пробивающихся своих собратьев и, ободряя их, поддерживая, протягивая руки, помогали им вырваться из толпы. Эта группа людей, борющихся с обезумевшей массой, была подобна мостовому быку, разделяющему поток, и оказалась способной противостоять несущейся толпе и рассредоточить ее.
Ежесекундно, словно вызванные из-под земли непонятными словами и повторяющимся мановением руки, к свите этого человека присоединялись новые борцы.
Жильбер приподнялся в последнем усилии; он понял: там спасение, ибо там сила и спокойная уверенность. Язык пламени взметнулся над догорающим помостом и осветил лицо этого человека. Жильбер вскрикнул от удивления.
— Пусть я погибну, но только бы она осталась жива, — прошептал он. — Этот человек способен спасти ее.
И в порыве высочайшего самоотречения он поднял обеими руками тело девушки, крича:
— Барон Бальзамо, спасите мадемуазель Андреа де Таверне!
Бальзамо услышал голос, воззвавший к нему, совсем как в Библии, из бездны толпы[165], увидел поднятое над этим всепоглощающим морем тело в белом платье; его сотоварищи разметали всех стоявших на пути; Бальзамо подхватил Андреа, которую еще поддерживали слабеющие руки Жильбера, принял ее и, уступая напору толпы, которую он перестал сдерживать, унес, не успев даже оглянуться на юношу.
Жильбер попытался что-то сказать; быть может, он хотел, после того как обратился к этому необыкновенному человеку с мольбой спасти Андреа, попросить спасти и его, но у него хватило сил только прильнуть губами к ладони девушки да оторвать цепенеющей рукой лоскут от платья этой новой Эвридики, которую ад отнял у него.
После предсмертного поцелуя, после последнего прощания ему оставалось только одно — умереть, и он перестал бороться; закрыв глаза, умирающий Жильбер рухнул на груду трупов.
68. ПОЛЕ МЕРТВЫХ
После страшных бурь всегда наступает тишина — ужасающая, но и приносящая покой.
Было около двух часов ночи; большие белые облака мчались над Парижем, выделяя при тусклом лунном свете энергичными штрихами все неровности этой роковой площади, изрытой канавами, куда еще недавно падали бегущие люди, находя там смерть.
Тут и там свет луны, время от времени скрывавшейся за пушистыми облаками, о которых мы только что упомянули и которые приглушали ее сияние, вдруг являл на откосе насыпи или рва трупы в изодранной одежде, бледные лица, руки, застывшие в жесте отчаяния или мольбы.
Посреди площади Людовика XV над останками догоревшего помоста поднимался желтый, зловонный дым, придавая ей окончательное сходство с полем битвы.
По этой скорбной, залитой кровью площади торопливо крались какие-то личности; они останавливались, осматривались вокруг, наклонялись и убегали; то были мародеры, слетевшиеся, подобно воронью, на добычу: они не смели грабить живых, а теперь, оповещенные собратьями по ремеслу, грабили мертвецов. Вспугнутые видом штыков запоздавших стражников, они, недовольно ворча, убегали, однако мародеры и караульные были не единственными, кто переходил от одной груды погибших к другой.
