Клауде Куени - Друид
Цезарь дал знак своим офицерам. Четверо из них сделали несколько шагов вперед и встали по обе стороны от царя арвернов. Верцингеториг поднялся на ноги и, не оказывая сопротивления, дал увести себя. Не торопясь, проконсул выехал на своей кобыле за пределы лагеря и направился ко мне. Я даже не попытался встать на ноги, а по-прежнему сидел в траве, держа Люсию на руках.
— Друид, почему ты предал меня?
Я ответил молчанием на вопрос проконсула. Затем до моего слуха донесся чей-то голос. Кто-то спрашивал у Цезаря, когда следует отдать легионерам приказ распять меня на кресте. Я даже не поднял головы.
— Ты предсказывал мне, что я найду свою смерть не в Галлии. Знаешь, похоже, ты оказался прав, друид.
— Тогда хотя бы сделай из него раба, проконсул! — воскликнул один из легатов.
— Он свободен, — бросил Цезарь и поскакал назад в лагерь.
Свободен? Я поплелся к одному из тех небольших трактиров, где продавали жареное мясо, хлеб и вино. Великое множество таких закусочных появилось вокруг Алезии, они выросли словно грибы после дождя. Повсюду виднелись лагеря, разбитые работорговцами, которые дожидались, когда закончится противостояние кельтов и римлян. Эти стервятники и их личные армии тоже должны были чем-то питаться. Кельты, владевшие когда-то трактирами и харчевнями, уничтоженными во время военныхдействий римлянами или сожженными по приказу Верцингеторига, следовали за гиенами и шакалами Римской империи, чтобы, продавая еду этому отродью, кормить себя и свои семьи. Везде было в избытке мягкого белого хлеба и галльских копченых колбасок. Но меня больше интересовало вино, в котором тоже не было недостатка. Когда Алезия пала, начались дожди. Я лежал в грязи под открытым небом, среди небольших трактиров и пивных и время от времени прикладывался к меху с вином. Когда мои запасы этого напитка богов подходили к концу, я давал сестерций какому-нибудь пробегавшему мимо мальчугану, чтобы тот сбегал в ближайший трактир и наполнил мех красной жидкостью, помогавшей мне забыться. Однажды утром какой-то мальчишка сказал мне, что Люсия умерла. Я лежал на земле, как всегда, обняв ее и прижав к себе. Приложив руку к ее животу, я почувствовал, что Люсия стала такой же холодной, как кожаный мех с вином. Боги окончательно отвернулись от меня.
Я похоронил свою любимицу прямо в размокшей земле рядом с тем местом, где я лежал в грязи. Больше всего на свете мне хотелось напиться так сильно, чтобы лишиться рассудка. Дни и ночи я проводил под открытым небом, порой мне казалось, что дождь и ветер пытаются уничтожить меня. Когда вновь начинало светить солнце, налипшая на мое тело грязь высыхала, и тогда у меня возникало ощущение, будто мое тело покрыто второй кожей, которая трескалась при каждом движении.
Да, я был свободен. Наверное, это самое страшное наказание, которому Цезарь мог подвергнуть меня. Я продолжал жить, все еще надеясь, что когда-нибудь мне удастся отправиться в Массилию и выкупить Ванду из рабства. Но кто знает, какие события могли произойти за все это время? Может быть, моей возлюбленной пришелся по душе ее новый хозяин? Кретос… Какое мне дело до этой массильской крысы? Порой мне казалось, что мои надежды бессмысленны. Смерть подбиралась ко мне и могла в любой момент задушить меня своими холодными пальцами. Я потерял все — Ванду, Люсию, Криксоса. Я не стал ни друидом, ни купцом. Я прекрасно осознавал свое истинное положение — наверняка каждому, кто взглянул бы на меня в те дни, я показался бы не человеком, а кучей объедков, выброшенных из ближайшего трактира. Действительно, я был всего лишь грязью, паршивым кельтским псом, который давал детям римские деньги, чтобы они принесли очередной мех с вином.
Взятых в плен эдуев и арвернов Цезарь через некоторое время велел отпустить. Нет, он поступил так вовсе не потому, что решил проявить великодушие или милосердие. Его действиями руководили расчет и здравый смысл. Если проконсул собирался остаться вместе со своими войсками в Галлии, то он нуждался в союзниках, на которых можно было положиться. Остальных пленников он решил отдать своим легионерам. Римские солдаты надевали веревки на шеи ставших их собственностью рабов и вели, словно скот, на рынок, который работорговцы строили рядом с огромным палаточным лагерем, выросшим в окрестностях Алезии. Работорговцы велели своим слугам и рабам соорудить деревянные помосты. Желавшие продать своих рабов легионеры могли подняться на них по ступеням с любой стороны. Наверное, судьба решила сыграть со мной злую шутку — с того места, где я все это время лежал в грязи, мне было прекрасно видно сцену, на которой каждый день разные актеры играли один и тот же спектакль. Тысячи рабов поднимались на помост, их хозяева расхваливали достоинства своего живого товара, получали деньги и отдавали несчастных в руки работорговцев. Если верить словам, которые постоянно звучали с этой сцены, то во всем мире не нашлось бы такого количества здоровых и образованных кельтов, сколько их было в Алезии. Некоторые контубернии[83] и когорты продавали своих рабов дюжинами. Тогда торговцы покупали их более охотно. Но находились и такие глупцы, которые верили, будто, продав всего лишь одного раба, они смогут заработать приличную сумму.
Став невольным свидетелем сцен, разыгрывавшихся на деревянном помосте и рядом с ним, однажды утром я увидел приземистого легионера с широкими плечами и мускулистой шеей, который поднялся на помост, ведя за собой атлетически сложенного молодого воина. Подумать только — римский солдат в самом деле надеялся получить за кельта тысячу сестерциев! Наверняка он совсем не подумал о том, что за последние несколько дней здесь уже продали более сотни тысяч кельтов. Цены на живой товар резко упали. И тут на помост поднимался невысокий угрюмый легионер с лицом, которое больше напоминало морду молосской бойцовской собаки, и требовал за своего раба тысячу сестерциев! Работорговцы и зеваки покатились со смеху. Но такая реакция явно оскорбила гордого кельта. Он заорал что было духу, что на возвышении стоит один из самых храбрых воинов, которых когда-либо видела Галлия, а затем заявил следующее:
— Я готов сразиться с любым гладиатором в Риме!
Голос кельта показался мне знакомым. Но я выпил слишком много вина за слишком короткий промежуток времени, и моя память отказывалась мне служить. Точнее говоря, в тот момент я был пьян как свинья. Стерев со щек грязь и раскрыв глаза пошире, я стал всматриваться в лицо воина, которого пытался продать легионер. Кельт сам начал расхваливать свои достоинства. Воин утверждал, будто он — князь рауриков, а его брат — самый известный в Галлии друид, знания которого настолько впечатлили Цезаря, что тот решил взять его на службу в свою канцелярию. Вдруг меня осенило!
