"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
На одну из Хединовых ногат Красен выменял в рыбацкой веси не новый, но еще крепкий ивовый челнок, способный поднять четверых, а еще хороший охотничий лук с тремя стрелами, снабженными срезнями, мешок сушеной рыбы и три-четыре горсти пшена.
Вверх по течению побратимы добирались до бывшего Сбыхова погоста целых три дня. Ночевали на берегу: выбрав укромное место, развели костерчик, сварили в горшке пшена, добавили моркови и репы, украденных по дороге с гряд какой-то мелкой веси: весняки были на жатве, за огородом никто не смотрел. И тому радовались, вспоминая Хазарию: там почти в таком же положении приходилось есть улиток с виноградного листа и запеченных в костре мидий, которых кияне называли «морской орех». Поспали на охапках сена с ближнего луга, завернувшись в плащи и свиты. Вещи были поношенные, с чужого плеча, выменянные и просто украденные по дороге от Хольмгарда. Не так эти четверо жили раньше, в Киеве, на княжьем дворе. Вспоминали свои цветные кафтаны, отделанные шелком, в которых пошли в тот злой вечер поджидать Улеба на берегу Волхова – в драке эти кафтаны, изодранные и залитые кровью, пришли в такой вид, что сталось их только сжечь. Теперь это казалось немыслимым расточительством – поношенная, но не драная рубаха стала немалой ценностью. Да былого не вернешь. Под нешуточной угрозой была жизнь, и приходилось идти навстречу опасности, надеясь ее обмануть.
Не подавая вида, побратимы сильно волновались, особенно Красен и Градимир, бывшие поумнее двоих сыновей Гримкеля Секиры. Если не хватит времени добраться до горелого погоста, если Берислав с дружиной попадется по дороге… Если он узнает четверых, гребущих в челне навстречу… то их просто перестреляют на воде, как селезней, только улететь они не способны. Да и вплавь спастись надежды мало: река широкая, не доплывешь до берега, как получишь стрелу в спину и пойдешь на дно, водяному хозяину на поживу.
Но одноглазый бог, покровительствующий даже недобрым людям, лишь бы были отважны, не оставил Игморову братию. Никого по пути не встретив, под вечер третьего дня они заметили на берегу по правую руку сперва скошенный луг в копнах сена, за ним – соломенные крыши Сбыховой веси. Дальше тянулась широкая поляна, где чернели несколько кострищ, а за поляной показалось пожарище – бывший Сбыховский погост. Поляну побратимы узнали – сами ночевали там по пути в Силверволл. С другой стороны к пожарищу примыкал пустырь, переходивший в ржаное поле, наполовину сжатое. Раньше там была заросшая лядина, которую вырубили в разгар лета, а весной подожгли – оттуда огонь и перекинулся на погост.
Свой челнок побратимы спрятали в камышах укромной заводи ниже по реке, а сами отошли подальше в заросли и стали готовиться.
– Как бы они туда не подались. – Градимир кивнул на Сбыхову весь. – В избе его не достать, только если ждать, как по нужде выйдет.
– Не пойдет он к веснякам. – Игмор презрительно скривился. – Очень ему надо в духоте с мужиками и бабами тесниться. Он в княжеском доме вырос, к такому не привык.
– Да, у кого привычка ездить с большой дружиной, тот в хорошую погоду выберет на воле спать, – поддержал Красен. – Бабкин внук – человек не бедный, у него небось с собой и шатры, и котлы, и припасы какие хочешь. Может, даже лежанка разборная, одеяла собольи и перина пуховая!
Побратимы вздохнули с явным презрением и тайной завистью. Они сами с отрочества были приучены спать на земле, что в походах нередко приходилось делать, но от лежанки с периной не отказались бы.
– В Валгалле отдохнем, – привычно утешил Красен. – Пошли, пройдемся вокруг. Лежку надо присмотреть.
Обойдя поляну, они наметили несколько мест, укрытых в зарослях, откуда было хорошо видно стоянку. Потом прошли вперед, к пригорку позади поля, и устроились в кустах – высматривать свою добычу.
Солнце клонилось к закату, когда на реке, полной багряных отблесков, показались четыре лодьи – небольших, гребцов на восемь каждая. Груда угля на месте погоста, видимо, для путников не стала неожиданностью: лодьи спокойно прошли мимо нее и пристали к поляне с кострищами, что остались от проезжавших в это лето.
Сперва неясно было, те путники или не те, но Красен, ползком подобравшись ближе со стороны леса, узнал среди мужчин рослую фигуру и темную бороду Алдана: пять лет не виделись, но такого не забудешь, внешность у Алдана была приметная. Пока приехавшие носили пожитки, раскладывали костер и ставили шатры, четверо побратимов лежали в зарослях, перешептываясь чуть слышно и примечая, где кто. От приехавших их отделяло шагов пятьдесят. Бера они знали плохо – в Хольмгарде видели несколько раз, – но все же решили, что светловолосый парень с мечом на перевязи, отдающий распоряжения, он и есть.
– Смотри, у них бабы! – первым заметил Добровой, глядя, как отроки переносят от лодьи на сухое место сперва одну женщину, потом вторую.
Издали видно было только, что одна – девушка с косой и в поневе, а вторая – женщина-русинка в сером платье, с белым убрусом на голове.
– Полон, что ли, взяли? – хмыкнул Красен.
– Или бабкин внук по пути жениться успел, – шепотом засмеялся Игмор. – Он, я в Хольмгарде слыхал, с Малфой…
– Да заткни пасть! – шепотом осадил его Красен. – Разболтались, как бабы. Услышат.
Костер приехавшие развели один, и это было хорошо – значит, все соберутся в одном месте. Потихоньку побратимы прикинули, из какого куста на этот костер открывается лучший вид, и ползком убрались подальше в заросли – ждать ночи.
Пока не стемнело, вытянули жребий – кто пойдет. Добровой сделал десяток выстрелов в березу, примеряясь к луку и разминая руки. Один раз он промазал, и стрелу не нашли в густой траве; по привычке бранились, но понимали, что три стрелы и не нужно: едва ли выйдет сделать больше одного выстрела. Много – два.
– Ну, пора! – объявил Красен, когда начало темнеть. – Ступай, а то потом нашумишь в лесу, пока доберешься. Ждем тебя у челнока… ну, до рассвета.
– Да сохранит тебя Перун, братишка! – Игмор бодро похлопал Добровоя по спине. – И удача князя нашего!
Все четверо обнялись, потом Добровой взял лук со стрелами и ушел к поляне. Неизвестно было, как долго ему придется выжидать миг для единственного удачного выстрела: сядет ли Берислав на свету, или придется сторожить, пока отойдет по нужде, или еще какого случая. Но с рассветом надежда уйти живым после выстрела – и так не слишком большая, – станет совсем ничтожной, и если за ночь случая не будет, придется убираться ни с чем.
Градимир смотрел вслед Добровою, скрестив руки на груди; в сумерках его темная борода и горбатый нос на мрачном лице придавали ему вид если не самого Кощея, то его племянника точно. Выстрелив, Добровой окажется один против почти трех десятков вооруженных мужчин, на небольшом расстоянии. Может быть, они после выстрела растеряются, кинутся к Беру – убитому или раненому, – и не сразу сообразят искать стрелка. Если Добровой не потратит этого времени даром, у него будет надежда уйти, раствориться в темных зарослях. Но Градимир за эту надежду много не дал бы. Не стоило бы им дразнить волков. Даже если Добровой выполнит задуманное и уберется живым, оставшиеся преследователи с Алданом во главе будут знать: их враги где-то совсем рядом, на расстоянии выстрела. И завтра им, скорее всего, придется снова с ними столкнуться, а что они сделают вчетвером против трех десятков?
Если бы он предвидел все эти последствия… Не стал бы вовсе слушать Игмошу, ехал бы сейчас домой в Киев, к отцу, жене и детям. Может, уже и добрался бы. Не скитался бы, как заяц, ночуя под кустами, не гнул спину на жатве чужого хлеба, не ждал всякий миг, что явятся ловцы по его шкуру. Это он – муж из старинного киевского рода, что сидел на днепровских горах еще до самого Кия…
Вечерело, за Мерян-рекой понизу небокрая тянулась длинная золотисто-желтая полоса, и в ней купалось солнце, будто сгусток расплавленного золота. Над ним синели перистые облака, а через потемневшую широкую реку тянулась дорожка золотистых бликов. Так хотелось ступить на нее и идти, идти в светлый Ирий, где ничто уже не будет тебе угрожать… кроме нового рождения на этот беспокойный свет.
