Иван Дроздов - Покоренный "атаман"
Жарич бодро подошел к костру, распростер над «огнем» руки, тревожно зашептал: «Что мне говорить?..»
Отвернув голову в сторону, Маша подсказала: «Ах вы мое горюшко!.. Что я с вами буду делать в этой глуши окаянской?..» Жарич всплеснул руками, заревел басом:
— Ах вы мое горюшко!.. Что я с вами буду делать в этой глуши океанской?..
Артисты захихикали, но Кассис сделал вид, что не заметил ошибки актера.
— Не считайте меня белоручкой, — без кокетства, но и без лишней серьезности проговорила Маша. Она исполняла роль научного сотрудника экспедиции по борьбе с вредителями леса. — Поручайте мне любую работу, я все буду делать с удовольствием.
В это время с дерева, под которым горит костер, раздается голос геодезиста экспедиции:
— А у меня письмо к вам!.. — вертит над костром письмо: — Вот брошу в огонь, а вы доставайте.
Мария тянется за письмом, а Жарич пытается опередить. Он должен говорить какие–то слова, но решительно ни одного не помнит. Отталкивая Марию и пытаясь достать маячащее над огнем письмо, с приглушенным свистом шепчет: «Что я должен говорить?..» Мария тоже забыла его текст. Силится и не может припомнить. Тогда Жарич пустился импровизировать.
— А, черт, Петро, не балуй же!.. Отдай письмо, а то намылю шею. Слышишь, подлец, отдай!..
Артисты прыскали в кулаки, ассистенты схватились за голову. Симона негодовал. Краем глаза он скользнул Ц в партер — начальник был доволен. Игра Жарича привела его в умиление.
Так всегда случалось со зрителем, когда Жарич начинал свои импровизации. Речь его была живой и яркой, каждое слово органически сливалось с жестом, действием — играл он на редкость талантливо. Зато партнера повергал в замешательство.
Артисты боялись играть с Жаричем. Машу спасало отличное знание текста. Она и на этот раз уловила паузу в потоке жаричевского красноречия, ввернула свою реплику:
— За своей–то судьбой я и в огонь не побоюсь прыгнуть.
Письмо полетело в костер, Маша прыгнула за ним и затем, подхватив на лету конверт, побежала за сцену.
— Вернитесь, — остановил Кассис сцену, — Вы бежите, как коза — ни толку нет, ни смысла. Помните, как я объяснял?..
— Так бегают дети, — возразила Маша.
— Правильно!.. В минуты счастья взрослый тоже I становится ребенком. Пожалуйста, повторите!..
Маша возвращается к костру, опустив голову. И вновь она бежала, не думая о том, какая нога за какой следует. В письме ее судьба, любимый человек признавался ей в чувствах — она ждала этого признания, и оно наступило. Маша прижимает письмо к сердцу и бежит в укромный уголок леса.
Она забылась и не думает ни о чем другом, как только о своем счастье.
Резкий голос Кассиса снова прервал ее.
— Плохо и на этот раз. Повторите! Вы что, не слышите меня?
Маша подумала: если бы не начальник, Симона сказал бы: «Вы что, оглохли?» — Повторите, пожалуйста, так, как я говорил. В темпе, в темпе!
Маша попыталась бежать, как показывал на первых репетициях Кассис. Бег получился ужасный, клоунский, а главное, прыжки и подскакивания противоречили чувству.
— Не могу так! — сказала Маша. — Деланно и неверно.
Ее внутренний протест переходил в возмущение. Она говорила глухо, сердце ее стучало.
Кассис приподнялся с кресла. Землисто–серые щеки его стали еще темнее, глаза блестели остро и горячо: — Может быть, вы сядете в мое кресло и начнете командовать? Вы слишком много себе позволяете, уважаемая Мария Павловна!.. Да, слишком много!..
Вскоре Кассис объявил перерыв. И тотчас подсел к Яценко.
— Фу! — вздохнул страдальчески. — Пуд крови стоит мне каждая репетиция.
— Я, конечно, не артист, — заговорил Яценко, — и не режиссер, но игра Жарича и Марии Павловны мне нравится. Все у них выходит естественно, все хорошо.
Кассис, вцепившись пальцами в мягкие валики кресла, слушал Яценко. Ему казалось бестактным такое вмешательство в его работу: «Тоже мне, берется судить об искусстве!» — в сердцах подумал о Яценко.
— Но вам, Федор Федорович, — попытался возразить Кассис, — вам и невдомек, что Жарич, простите, плел околесицу…
— Как это околесицу? — не понял Яценко.
— А так. Жарич забыл текст и на ходу импровизировал речь героя.
— Это, конечно, плохо, что он забыл текст, это даже непростительно, но играл он хорошо.
— Ну уж, извините! — поднялся в рост Кассис. — Вы беретесь судить о том, чего, простите, не можете знать в силу…
— Это в силу чего же?..
— В силу своей некомпетентности.
— Хорошо, Семен Борисович…
— Симона…
— Хорошо, Симона Борисович, сочтемся в другой раз. Сегодня же я пришел сообщить вам, что министр культуры республики рассмотрел жалобу артистов…
— Кляузу, хотите сказать!..
— Нет, жалобу артистов на вашу режиссерскую несостоятельность.
— Недавняя комиссия министерства тоже была по жалобе! — срывающимся голосом перебил Кассис. — Что же решили в министерстве?.. Я представляю, что они могут там решить…
— Приказом министра культуры вы отстраняетесь от должности главного режиссера театра. После репетиции попросите артистов остаться. Проведем небольшое собрание.
— Увольте меня от этой комедии. Собирайте сами. А я немедленно отправлюсь в Москву! Кассис соскочил с кресла, неловко взмахнул руками и, высоко подняв голову, направился к боковому выходу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Борис Ильич Каиров шел в институт. Шел не торопясь, опустив голову. Он не замечал встречавшихся на пути знакомых, не отвечал на приветствия, не слышал грохотавшего возле него трамвая. И только у театральных афиш Борис Ильич придерживал шаг, бегло прочитывал фамилии артистов. И если находил среди них имя своей бывшей жены, дочитывал афишу до конца, смотрел, где, когда идет спектакль с ее участием. Вечером он открывал газеты и искал рецензии на театральные постановки, включал радио, ждал объявлений о спектаклях. Он испытывал потребность слышать ее имя и знать о каждом ее шаге. Каиров понимал, что Мария ушла навсегда. Таков был у нее характер, и он знал его хорошо, но не думать о ней не мог.
…В рабочем кабинете на письменном столе лежала телеграмма.
«Прошу выслать Самарина Москву институт Элекроники для консультации радиофизиками Дятлов».
Каиров прочел телеграмму раз, другой — смысл ее доходил до сознания медленно, буквы расплывались в одну сплошную туманную и непонятную строчку. «Радиофизика и шахтная автоматика?.. Гм… При чем тут радиофизика?.. Ах, да, да… Последняя партия сверхчистых проводников, присланных Самарину из Москвы, дала обнадеживающие результаты. Надо вникать в это поглубже, надо и к этому подключиться…»
