Владимир Пистоленко - Крылья беркута
— Кто там? Чего надо? — спросила она строго.
— Я хотела узнать, тут один человек живет... Сосед ваш...
— Айда, давай в избу!
Надя вошла во двор.
— Сюда, — позвала женщина. — Смотри не оступись, три ступеньки вниз. В земле живем, как те кроты. — Взяв за руку, она ввела Надю в сени, затем открыла избяную дверь и, пропуская гостью вперед, сказала: — Тут тоже под ноги гляди, чтоб на человека на живого не наступить.
Едва Надя шагнула через порог, в нос ударил настолько тяжелый, спертый воздух, что в ноздрях защекотало и она с трудом продохнула.
На полу была набросана солома, на ней вповалку, прикрытые тряпьем, спали дети. Женщина с ребенком опять села у стола. Она была намного моложе той, что впустила Надю, и очень походила на нее, и Надя подумала, что это, наверное, мать и дочь. У обеих были одинаково худые, испитые лица и бескровные губы.
Надю усадили на лавку.
— О ком хотела узнать-то? — спросила старшая.
— Напротив вас живет Семен Маликов.
Женщины молча переглянулись.
— Сродственники или как? — спросила молодая.
— Родня. Дальняя, — ответила Надя и подумала, что иного ответа незнакомым людям дать она не может.
— Нет его дома, — сдержанно ответила старшая. — Нету. И когда возвернется — никому не известно.
— А избу-то белая казачня сожгла, будь они прокляты, — ожесточенно сказала младшая. — Чтоб их и на этом и на том свете огневица палила.
— Гляди, спалит! Почитай, половину поселка выжгли, и хоть бы что. Вон они лежат, — кивком головы пожилая женщина указала на спавших на полу детей. — Тоже без дома остались. По соседству с Маликовым жили.
Надя не совсем еще отчетливо представляла сущность разгоревшейся борьбы, ей казалось совершенно противоестественным, что, можно сказать, свои люди сражаются друг против друга. Как понять происшедшее здесь, в поселке? Что-то невероятное. Хотя почему невероятное? А Ирина Стрюкова? Такие, как она, способны на все. Да и сам Стрюков...
Между тем пожилая женщина рассказала, как несколько дней назад в поселок заскочила сотня казаков атамана Бутова и среди бела дня стала грабить, поджигать избы деповских рабочих. А вступиться некому. Мужчин во всем поселке остались — один, два, да и обчелся. Такое творилось, что и не приведи господи. Матери с детишками метались по улицам, кидались из стороны в сторону. Но куда ни кинься, кругом горит. Сколько людей обездолили, зверюги! На дворе вон забуранило, зима пришла, а у людей ни угла, ни одежонки, ни обутки. По соседям разместились погорельцы, кто где смог. И без того жизнь не балует, прижимает все круче да круче, а тут еще эта напасть. Во всем городе куска хлеба не купишь. Привезут в булочную повозку, а народу-то тьма-тьмущая. Разве достанется? Да и купить не на что. Депо-то стоит. Хоть ложись да помирай.
— Уж ладно тебе, не наводи тоски, и без того не весело, — сказала молодая женщина. Она поднялась с лавки и, осторожно переступая с ноги на ногу, стала укачивать ребенка. — Не пройдет им все это задаром. Кому-то отольются людские слезы, — тихо сказала она.
— Да, когда мы ноги протянем, — недовольно промолвила пожилая. — Не надо было связываться с этим самым Кобзиным. Так нет, словно очумели мужики! Пошли искать, чего не клали.
— Ну, мамка, а так жить, как жили, тоже не сладость. Только скорее бы уж кончилось, — отозвалась молодая и, повернувшись к Наде, стала рассказывать, растягивая слова, будто напевая колыбельную: — Когда нет стрельбы, на душе спокойнее, а начнут палить — места себе не находишь. У нас уже сколько человек поубивало. Из наших, деповских. Белая казачня каждый день наезжает. Видать, такие ненавистные, глядеть по-человечески не могут. Волки и волки! — Грустно взглянув на гостью, она призналась: — Вот ты постучала в окошко, а у меня сердце замерло: не они ли пожаловали? Поняла: нет, они тихо стучать не умеют. Потом обрадовалась, подумала, может, весточка от наших? Минувшей ночью приходил один оттуда. Ты никак Корнеева? — неожиданно спросила она.
— А вы как узнали? — удивилась Надя.
— А не то чтобы узнала, просто вспомнила. Летось вы по проулку с Семеном разгуливались. Вошла ты, я думаю — знакомая личность, а где встречались — из головы долой. Семен у моего Федора подручным в депе. Как работали вместе, так и в Красную гвардию ушли. За Уралом теперь.
— Семен частенько к нам наведывался, — сказала пожилая.
— Мне бы его повидать надо. Обязательно! — взмолилась Надя.
— Видно, ждать тебе придется, когда сами возвернутся, — вздохнув, сказала старшая. И Надя угадала по горестному тону то, чего женщина не сказала, но о чем, должно быть, подумала: вернутся ли?
Ребенок на руках у матери снова завозился, заплакал. Надя поднялась.
— Я пойду. До свидания.
Пожилая женщина принялась уговаривать остаться — на дворе ночь, но Надя ответила, что ей обязательно нужно домой.
На дворе валил снег. Он стал еще крупнее и гуще.
Если бы Надя повнимательнее присматривалась к дороге, то и сквозь буранную муть заметила бы, что идет по незнакомым местам. Какой-то овраг. Она немного удивилась и прибавила шагу. За оврагом дорога круто пошла вниз, и тут Надя забеспокоилась, подумала, что сбилась с пути. Скорее всего, забрала немного вправо, но ничего, это не так уж страшно, впереди глиняные ямы кирпичного завода, от них дорога опять-таки приведет к виадуку.
Из снежной мглы выступили неясные силуэты — вот это уж совсем неожиданно. Пустырь есть пустырь, на нем — ни построек, ни деревьев. Да, это деревья. Откуда они здесь? И не одно, не два — лес.
Надя постояла, ничего не понимая. Неподалеку послышался неясный шум, похожий на легкий плеск воды.
Надя вошла в лес, не веря себе, — уж она-то знала, что вокруг города нет никакого леса. Только вдоль Урала да по обоим берегам глубокой и холодной Чакмары тянутся рощи. А лес оказался совсем небольшим. Едва Надя сделала несколько шагов, как деревья расступились, отодвинулись назад, и под ногами зашуршала галька. Чакмара! Так вот куда ее занесло!
На берегу валялись бревна. Надя опустилась на одно из них. На приколе покачивался плот, волны, набегая, плескались о него, этот шум и услышала Надя, когда подходила к реке. Противоположного берега не видно. Да Надя не очень-то и всматривалась. Ее вдруг охватило полное безразличие ко всему. Заблудилась? Тем лучше. У Стрюковых скандала не миновать. Вообще впереди никакого просвета. А есть же на свете люди, живут совсем по-иному...
Наде вспомнились только что покинутая душная землянка, дети, спящие на полу, и... гостиная в доме Стрюкова. И тут люди, и там люди, а вот жизнь у них — небо и земля. Ну для чего живет человек? Неужто для того, чтобы от рождения и до самой смерти червем ползать по земле? Нет, Наде такая жизнь не нужна. Но некуда деться. Вот так оно и получается — живешь и живи. Не руки же на себя накладывать... А почему бы и нет? Страшно. А может, только так кажется? Оторопь берет, пока не пришло решение?! А разве мало случаев? Даже песня есть: «Маруся отравилась»! Неважная песня, убогая. И дело совсем не в ней, не в песне. При чем тут песня?!
