Артур Конан Дойл - Дядя Бернак
— Да!
— Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда. — Да, я слышал об этом.
— Но ваша фамилия значится в списках изгнанников из Франции? — Я никогда не пытался вредить императору, а теперь я хочу идти просить его принять меня на службу.
— Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю вас, что все, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы явились с карманами полными английских денег и с сердцем, склонным к отмщению и к измене! Не так ли, Луи?
— В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда был французом.
— Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!
— Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.
— Судите об отце не по его словам, а по его делам, — сказала она, в знак предостережения подымая палец кверху, — и кроме того, если вы не хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что я предостерегала вас от приезда сюда!
— Вашу гибель?! — воскликнул я.
— О, да! Он не остановится даже перед этми. Ведь он же убил и мою мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ее сердце. Теперь вы, я думаю, понимаете, почему я говорю так о нем!
И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и глаза Сибилль блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу ее души!
— Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько часов, Луи, — сказала она.
— С кем же вы могли говорить свободнее, чес с вашим близким родственником по крови и по духу?!
— Все жто верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с новой силой возрастали во мне, когда отец ввел вас в комнату. — Да, это не укрылось от меня, — сказал я, — мне сразу стало понятно, что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого. — Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или, вернее, для нас обоих, — сказала она. — Для вас, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня… — Почему для вас? — удивленный, переспросил я, видя, что она остановилась в затруднении.
— Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.
— Мое счастье зависит от любимой женщины, — сказал я, — но все же почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным? — Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил ясность вашего соображения, — сказала она; — если уж на то пошло, буду откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать его положение.
Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром, беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его неудовольствие, когда он видел, что Сибилль холодна ко мне, и, наконец, довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения. — Вы правы! — воскликнул я.
— Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами. Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лица, обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак приветливо замахал рукою.
— Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как вы мне сказали, — проговорила она. В его интересах женить вас на своей дочери, и потому он оставил вас в живых. Но, если отец поймет, что это невозможно, о тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить последнего их представителя!
Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во мне участия! Если бы я вовсе исчез с лица земли, никто даже и не осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться! — Но ведь он же знает, что важе сердце принадлежит другому, — сказал я.
— Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя, но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей дороги!
Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве можно было предположить, что эта гордая, сильная духом девушка любила то несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя Сибилль. Оно было написано на первом листе книги: «Люсьену от Сибилль» гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о предмете его страсти.
— Люсьен горячая голова и быстро увлекается, — сказала она. — За последнее врея он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они переговоривались между собою. Я босюь, что это не доведет его добра: Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время он слишком увлекается политикой!
Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое попал ее возлюбленный. Пока я колебался, Сибилль с инстинктом любящей женщины угадала, что происходило во мне.
— Вы знаете о нем что-нибудь? — почти крикнула она. — я знаю, что он отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем? — Его зовут Лесаж?
— Да, да, Люсьен Лесаж!
— Я… я… видел его, — запинаясь, проговорил я.
— Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы видели его? Что случилось с ним?
В припадке тревоги Сибилль схватила меня за руку. Было бы жестоко сказать ей все, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по сторонам и, к счастью, увидел на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об арестованном в прошлую ночь. Сибилль, не колеблясь ни минуты, с неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие, как уголья, глаза, бросилась к ним навстречу.
