Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы-3
— И чего клятые москали желают от шановних панов? — неприязненно оскалившись, бросил по-русски похожий на ожившую корягу мужик в кожаной тужурке и капитанской фуражке.
— А с чего герр решил, что я москаль? — зловеще ухмыльнувшись краем рта, в тон ему, но по-английски, осклабился Арсенин.
— Матка бозка Ченстоховска! — с демонстративным удивлением всплеснул руками собеседник. — А то я москалей не узнаю, даже если они рядятся под шваба! Збигнев Пшесинский! Честь имею!
— Позвольте поинтересоваться, — с самым простодушным видом спросил Арсенин, встав так, чтобы спина оказалась прикрыта стеной. — Если имеете, отчего ж не пользуетесь?
Внезапно в общем зале кто-то вскрикнул и чей-то голос, переходя с рычания на визг, завопил: «Бей их!» То ли поляк и без того не отличался кротким нравом и большим терпением, то ли вопль послужил ему сигналом, так и осталось неизвестным, но сразу же за начавшейся в таверне суматохой Збигнев заорал: «idz do diabla!» и, резко выбросив вперед сжатую в кулак руку, попытался своротить Всеславу челюсть.
— Еще недовольные москалями поляки имеются? — едва заметно поморщившись, тряхнул ушибленной кистью Арсенин, когда неистовый поборник Великопольской вольности, разбрызгивая кровь из сломанного носа, рухнул на пол. — Если да, — капитан приветливо махнул рукой, — добро пожаловать.
— Я, к примеру, ирландец, — коренастый бородач с сизым носом недовольно поморщился, услышав, как в общем зале со звоном и плеском вдребезги разлетаются бутылки, сплюнул на пол табачную жвачку. — А сеньор Родриго, ежли слухам верить, и вовсе португалец. Только, какое вам до этого дело, мистер? Мы все — американцы. Так что будем про дела денежные говорить, или национальности обсуждать?
— Если про деньги пошел разговор, — Всеслав пододвинул к себе свободный стул и, проверяя его на прочность, пошатал, — так представиться бы не мешало. Я себя назвал, — сочтя стул условно пригодным, Арсенин рискнул откинуться на спинку и обвел внимательным взглядом сидящих напротив людей. — Очередь за вами…
— Браво, мистер Штольц! — имитируя аплодисменты, трижды хлопнул в ладоши сухопарый мужчина, единственный из всех одетый в капитанский китель, — ваш выход на сцену производит впечатление! Занимались боксом? Джиу-джитсу? Ну, да это не важно. Я… — американец удивленно покосился на содрогнувшуюся от удара извне стену, — капитан Джекил Хайд. Это — китобой обвел рукой остальных, — мои друзья и коллеги. Дугал ОКоннор — капитан «Утренней звезды», сеньор Родриго Перанта, — капитан «Невесты ветра», Джеймс Кастор — капитан… — Хайд, прервав процедуру знакомства недовольно поморщился и покосился на стену, отделяющую кабинет от общего зала, словно хотел пробиться взглядом сквозь доски. В зале, перекрывая гвалт, ор и непрекращающийся треск, кто-то пронзительно завизжал и не переставал скулить до тех пор, пока грохот оборвавшегося светильника не перекрыл все остальные звуки.
— Капитан «Красотки Сью», — продолжил Хайд, укоризненно покачивая головой. Судя по доносившимся из-за стены чавкающим звукам и сопровождающим их всхлипам, кто-то кого-то вбивал в пол непосредственно за дверью. — Ну и я, имею честь владеть премилой посудинкой по имени «Тысячелетний сокол»… Ваш приятель Збигнев, в любом случае вне игры. Его скорлупка течет по швам и вряд ли будет вам интересна. Так что же вы хотели нам предложить?
— Две с половиной тысячи фунтов чеком марсельского банка или аналогичную сумму в немецких марках, — прикурив папиросу, Арсенин резким взмахом затушил спичку. Словно по сигналу, одновременно с его жестом в зале кто-то разбил бутылку, затем — вторую и, судя по звукам, о чью-то голову. — Причем я предлагаю очень большие деньги за очень небольшую работу.
— А подробнее? — вопросительно шевельнул бровью Хайд, старательно перешагивая через натекшую из-под двери лужицу то ли крови, то ли спиртного. — Что за работа? Для одного или для всех?
— Для всех, — что прикинув про себя, кивнул Арсенин. — Работа несколько не по вашему профилю, но деньги есть деньги, не так ли? — И, с кривой ухмылкой взглянув на Пшесинского, который кряхтя и стеная, пытался встать с пола, продолжил:
— Завтра, в крайнем случае — послезавтра, нужно выйти из сей уютной гавани и прогуляться до бухты Контарес, что ниже Людерица, принять на борт кое-какое количество… пассажиров и доставить их сюда, в Уолфиш-Бей. Причем уходить из нашей гавани можно в любое время. А вот вернуться лучше всего ночью…
Выслушав предложение Всеслава, американцы (даже Пшесинский приполз!) сбились в тесную кучу и какое-то время, перебивая друг друга и азартно размахивая руками, о чем-то шептались.
— Вот что я скажу, мистер Штольц, — закончив обсуждение, Хайд с ехидной улыбкой прислушался к воцарившейся в зале тишине, — предложение, что и говорить, заманчивое. Но! И слепому видно, что дело здесь нечисто, а мы доселе знакомство с вами не водили и какие рифы кроются под гладкой водицей, не знаем. Лично мне лично вы симпатичны, но кто поручиться за вашу команду? Сдается мне, что ваши ребятишки слова дорого не стоят, так что наш ответ — нет!
Церемонно распрощавшись, Хайд шагнул к двери и, демонстративно подобострастно поклонившись Арсенину, распахнул перед ним дверь.
— Вы можете идти, — американец махнул рукой в сторону выхода из таверны и, оборвав речь на полуслове, удивленно замер.
В общем зале, на полу, вместо привычных взгляду опилок, плевков и окурков, то тут, то там валялись стонущие моряки, обломки мебели и осколки бутылок. Из нехитрой обстановки уцелел только один стол да пара стульев и на одном из них восседал угрюмый бородатый мужчина из числа тех, кто пришел с герром Штольцем…
— Вечно ты, Нико, самовольничаешь, — в полголоса ворчал Дато, вытирая руки о какую-то тряпку, — Батоно капитан, сказал, чтобы без излишеств, а ты драку затеял…
— И таки шо вам не нравится? — недоуменно фырча, пытался оправдаться Корено, старательно обтирая ботинки робой одного из валявшихся на полу мордоворотов. — Всеслав Романыч, шоб он был здоров, имел желаний за впечатления и немножко за уважение. Таки ми это устроили. А если вы имеете слов за излишества, таки где ви их видите? Смотрите сюдой глазами, — Коля приподнял за волосы одно из бесчувственных тел и продемонстрировал его другу. — Я имею мыслев, шо излишества это когда поц немножко мертвый. А они таки дышат!
— Fool[9]… - горестно вздыхал Барт, тряся за шкирку безвольно обвисшего китобоя, — jy frats van die natuur[10]. — Уронив бессловесного моряка на пол, бур ласково погладил покореженную трубу граммофона, и снова вздохнул, — so 'n ding het gebreek…[11]
