Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 1
Он на минуту умолкает и переносит все свое внимание на меня. Я возвращаюсь к обвинению.
— Итак, господин маршал, вы настаиваете на том, что убийство произошло по желанию леди Фалклэнд?
— Да.
— Могу я спросить вас, каковы в таком случае ваши намерения?
Он внимательно смотрит на меня.
— У меня никаких намерений, господин полковник. Я отдам отчет обо всем этом его величеству, и больше ничего.
— А потом?
— Потом. Мы передадим все дело английскому и русскому посольству и умоем руки. Пусть неверные убивают друг друга, это их дело. Только бы турецкая честь не была задета.
— Но признают ли посольства наши заключения по этому делу?
— О, подозрения и без того тяжелы. Волей-неволей Англия затеет процесс.
— Какой скандал, однако!
— Да. Но английский суд смел. Будьте уверены, он не отступит. Впрочем, леди Эдит будет его подталкивать… Да, леди Фалклэнд погибла.
— Но раз она невиновна, ее должны будут оправдать, за неимением улик.
— Конечно, но она выйдет из этого процесса обесчещенная, а это хуже всякого приговора.
— … Да.
— Господин маршал, мне кажется, не все гипотезы приняты вами во внимание. Давайте подумаем. Допустите, что убийца не Чернович, а другой: что убийца в понедельник вечером и утром во вторник не видел и не мог видеть леди Фалклэнд, и он это докажет: что тогда? Значит, леди Фалклэнд придется оправдать, потому что преступник действовал без ее ведома?
Мехмед кладет на стол ножик и вилку и… забывает о груше, которую чистил.
— Допустите, господин маршал, что свидетель, простой свидетель той трагедии, которая происходила между леди Фалклэнд и ее мужем — да, свидетель, честный человек, ясно видевший, на чьей стороне право и на чьей — ложь, свидетель храбрый, не захотевший оставаться нейтральным, встал на сторону слабого против сильного. Что тогда, господин маршал?
Он долго молчит. Потом поднимается:
— Это надо взвесить.
Он берется за кошелек, чтобы заплатить по счету. Я встаю, в свою очередь:
— Господин маршал, позвольте мне.
— Но…
— Прошу вас! Ваше превосходительство… Вы сейчас поймете почему…
Я медленно, очень медленно вынимаю из смокинга большой ярко-красный бумажник…
— Ах, я ошибся! Этот бумажник… (я кладу его на стол, на виду, перед глазами Мехмед-паши)… Мои деньги не здесь…
И плачу турецким фунтом, вынув его из жилетного кармана. Мехмед-паша, стоя неподвижно, онемев, молча смотрит на красный бумажник. Его глаза пронизывают меня.
Я жду его решения одну, две, три минуты. Потом молча кланяюсь. Он тоже кланяется, очень серьезный.
— Господин полковник, да будет над вами милость Аллаха!
XLII
Пятница, 16 декабря.
Вокзал Сиркеджи. Ориент-экспресс готов к отходу…
Я покидаю Стамбул и Турцию навсегда. Я взял отпуск, в ожидании назначения мне преемника в посольстве. Я возвращаюсь к прежней деятельности и буду хлопотать о скромной должности командира полка в каком-нибудь провинциальном захолустье, поближе к восточной границе, если можно.
На вокзале было множество рукопожатий. Теперь все кончено. Я один в маленьком купе, в моей трехдневной тюрьме.
Эта Турция, из которой я изгоняю себя, приросла к моему сердцу, как мясо к костям. И все-таки я уезжаю. Я не могу, не правда ли, не могу остаться там, где умер сэр Арчибальд Фалклэнд… где будет жить его отныне свободная вдова…
Я подождал две недели для… для того, чтобы убедиться, что с нее сняты все подозрения. На этот счет я спокоен. Все хорошо. Очень хорошо.
А! Свисток. Как будто что-то оборвалось во мне…
Вокзал уже позади. Налево Мраморное море струится на солнце. Направо — Старый Сераль и его мраморные киоски, рассыпавшиеся по кипарисовой роще; бурые стены с искрошенными зубцами.
И бесконечный Стамбул…
— Господин полковник, я имею удовольствие быть вашим спутником.
Мехмед-Джаледдин-паша кланяется мне, стоя в коридоре вагона.
— А! Господин маршал, какой сюрприз! Вы — в ориент-экспрессе?
— Да, официальная миссия: его величество посылает меня в Берлин, вести переговоры о покупке артиллерийских орудий.
— Покупка артиллерийских орудий? Поздравляю! Какая милость… Но вам пришлось оставить политический кабинет?
— Нет. Его величество был особенно милостив: кабинет остается за мной. Мой первый секретарь будет заменять меня это время.
— Еще раз поздравляю… И вы уезжаете после блестящей удачи. Я еще не имел чести поздравить ваше превосходительство с делом Фалклэнд. Невиновность этой бедной женщины была установлена необыкновенно быстро.
— Да, но я тут ни при чем. Все это сделано самим султаном.
— Как?
— Я просто сообщил все данные его величеству и в то же время ходатайствовал о чрезвычайной аудиенции, которая мне была разрешена.
— И тогда?
— Я изложил его величеству все, что мне было известно. Некоторые сведения, которые я приобрел во время расследования, не фигурировали в письменном докладе. Я объяснился по этому поводу и прямо назвал того, кого считал убийцей. Султан — в Европе никто не знает султана, полковник, — вы сами, хотя и были ему представлены в одну из пятниц после селямлика и ели ифтар во дворце, в вечер Рамазана — даже вы не подозреваете, какой это человек… Султан выслушал меня молча, потом помолился. И Аллах просветил его. Я стоял на коленях. «Встань, — сказал он, — и иди. Ты ошибся. Человек, который убил, не тот, кого ты назвал: тот — праведник. Человек, который убил — разбойник, его вчера поймали возле стены наши солдаты. Его имя Измаил Бен Тагир». Действительно, господин полковник, этот Измаил и оказался убийцей: он сознался.
— Сознался?..
— Да. В моем присутствии. Султан соизволил допросить его лично. Он сказал ему:
— Измаил Бен Тагир, встань и смотри на меня. Тебе скажу я, твой падишах! Да, единственный из людей, кого в наше время захочет услышать Аллах… Я не хочу знать о всех твоих убийствах, в которых ты уже сознался. Тебя ждет казнь и… геенна огненная. Но, может быть, после казни, Аллах позволит тебе искупить твою черную душу. Скажи, это ты в такой-то день и такой-то час убил франка, который осквернил кладбище у Большой стены? Сознайся, что это ты, и я — падишах — истинно говорю тебе и обещаю именем Бога, что это признание… в убийстве нечестивца… будет зачтено тебе в день страшного суда».
И тогда этот человек, Измаил Бен Тагир, поклонился опять до земли… И сознался.
