"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Уж не потому ли Етон Святослава нашего своим наследником признал? – сообразил Торлейв. – Тогда все дивились, как Свенельдич его уговорил, какими корнями обвел. А обводить и не требовалось – если он был женат на дочери Олега-старшего, то ему Эльга и Святослав – родня.

– Статочно, и так.

Но уже близко было Угорское, на лугах появились лошади, и все забыли о преданиях. Тормар стал указывать на табунки лошадей, проносящихся туда и сюда, голов из десяти-пятнадцати, и подсчитывать их стоимость: вот двадцать гривен серебра побежали… вон еще… одна, две, три, восемь… еще гривен пятнадцать бегут… Скоро Витляне уже казалось, что вокруг нее носятся кучки серебра. Лошади всевозможных мастей – вороные, гнедые, рыжие, серые, – паслись, лежали в тени, бегали. Каждый раз при виде нового табуна у нее замирало сердце, а когда удавалось разглядеть, что людей при лошадях нет, наполненное жизнь урочище словно пустело. Волнение все возрастало. Всем существом она ощущала, что с каждым шагом приближается к Деневеру, погружается в его мир, для нее непонятный и прежде недоступный. При мысли, что уже вот-вот она его увидит, сердце так билось, что становилось трудно дышать.

– Вон их стан! – Тормар показал плетью.

Близ рощи белели с десяток круглых войлочных домов. Перед ними горели костры, висели большие черные котлы, сидели какие-то люди. Навстречу помчался всадник, и у Витляны задрожали руки. Но это был незнакомый смуглый угрин средних лет; еще издали узнав Тормара, он помахал рукой и вернулся.

Когда подъехали ближе, стали видны сидящие у костра – не угры, а обычные русобородые мужчины в славянских рубахах, приехавшие вчера купцы из Любеча. Из войлочного дома вышел человек в белом угорском кафтане, с длинными черными косами. Это был Варьяш, за ним показался еще один, Витляне незнакомый. Она жадно скользила взглядом по жилищам, по окрестностям, невольно дергала головой на каждое движение, на каждый машущий лошадиный хвост.

Сойти с коней полагалось позади войлочного дома, где стояла коновязь: подъезжать прямо к входу считается невежлиым, как объяснил Тормар. Когда обошли войлочный дом, Тормар поздоровался с Варьяшем, потом к нему подошел Торлейв, чтобы объявить о своем поручении. Тот второй угрин был старше прочих, почти старик с седыми усами; кафтан его был отделан широкими полосами синевато-черничного шелка с красным узором, ушастая красная шапка подбита соболем, узкий пояс блестел от серебряных бляшек. Витляна догадалась, что это должен быть Чонгор – знатный человек, старший в угорской дружине, даже чуть ли не князь.

– Иштенем! Арани Лань! [695]

Засмотревшись на Чонгора, Витляна не заметила, как из соседнего жилища показался еще кое-кто. Вздрогнув, повернулась на голос и увидела то лицо, которое так часто вспоминала: широкое, почти квадратное, скуластое, но с приятными правильными чертами. Яркие карие глаза вспыхнули при виде нее. Деневер явно не ждал гостей и вышел посмотреть, что за шум: под распахнутым простым кафтаном из грубого льна не было сорочки, а только узкие порты и высокие сапоги, на смуглой груди виднелись подвески из серебра и каких-то косточек. Он был и такой же, каким она его запомнила, и совсем другой, но именно это делало его таким живым, настоящим, что у Витляны перевернулось сердце и слезы радости запросились на глаза.

– Арани Лань! – повторил Деневер, подходя. – Ты здесь есть! А надь эгбольт [696]! Ты хочешь есть тот золотой лошадька мой?

Как и в тот раз, он говорил живо, свободно, путая слова и не смущаясь этим. Но что Витляне было до слов – она видела восторг в его глазах, и сердце ее полнила такая радость, словно весь мир вокруг оделся в золото.

– Нет. – Она поморгала, стараясь улыбнуться, чтобы ее не спросили, почему она плачет. – Есть твою лошадку я не хочу!

Деневер немного подумал и сообразил, как его поняли. Засмеялся и кивнул в сторону котлов над огнем:

– Для поесть у нас уметь другой. А тот лошадька я желать подарить тебе, я берегу он для тебе, латья а надь эгет! [697]

Охваченная непривычным для нее, сокрушительным восторгом, Витляна едва удержалась от того, чтобы немедленно не вручить ему тот ответный дар, на который он уже однажды намекал…

Глава 33

После Купальской ночи прошло уже три дня, а ничего не прояснилось. Правена не находила себе места. Каждый из этих дней она, будто корнями обведенная, ходила к Свенельдову двору и смотрела на закрытые ворота. Но даже если они открывались, чтобы выпустить кого-то из челяди или оружников, Правена не решалась подойти и спросить о Витляне. Так не везло не ей одной: на дворе у Святослава шли разговоры, что, мол, после разрыва обручения с Унегостем Мистина засадил дочку дома и никому не позволяет с ней видеться, сраму боится, ждет, пока шум утихнет. Гриди и особенно Игморова братия, мужская и женская ее часть, встретили новость торжествующим злорадным хохотом и до сих пор не унялись: такое унижение Свенельдова рода радовало их и казалось предвестьем окончательного падения. Только в доме у Хрольва этой радости не разделяли. Хрольв и Славча с Мистиной издавна были в добрых отношениях; строго говоря, на стороне Святослава Хрольв оказался почти случайно. После внезапной гибели Гримкеля Секиры требовалось срочно поставить над уцелевшими гридями верного, испытанного человека; выбор пал на Хрольва, и сам Мистина этот выбор и сделал. В те дни никто еще не думал, что годы спустя дружины молодого князя и его матери разделит борьба за влияние и доходы.

Почти всякий день сходясь к Славче, замужние дочери только и обсуждали Хилоусов меч и Купальскую ночь, и Правена не видела никакой передышки от своих тревог. Только она и знала, как тесно одно связано с другим! Но не могла ни с кем поделиться, даже с родителями, как ни тянуло сбросить этот груз. Выдав тайну Хилоусова меча, она сильно повредит и Витляне, и Мистине, и себе; открывшись отцу, замешает в эту кровавую и путаную замятню и его. Хрольв был человеком добрым и верным, раздор между сыном Ингвара и его побратимом всегда его огорчал. Из зятьев Правена наиболее уважала Хавлота, но у того только один господин – это князь. Если о мече узнает Святослав, ее вынудят открыть, как он к ней попал, а участие Витляны утопит Мистину.

И что ей со всем этим делать? Не зная желаний Витляны, Правена не могла ни на что решиться.

На четвертый день мать взяла ее с собой на подольский торг – самый большой в Киеве. Правена пошла охотно: будет случай если не узнать что-нибудь новое, то хоть отвлечься в толкотне. Встретили кое-кого из приятельниц, и пока Славча с ними говорила, Правена заметила еще одно знакомое лицо – Фастрид, мать Торлейва.

Торлейв! Мысль о нем несла и мучение, и надежду на облегчение. Может, ему она смогла бы открыться, но как его повидать? Особенно теперь, когда все следят за связями между Олеговой горой и Святой.

Правена быстро оглядела людей вокруг Фастрид, но Торлейва, конечно, не увидела – не ему толкаться на торгах. Зато обнаружила Влатту.

– Я сейчас, матушка, подружку увидела, – бросила Правена Славче и стала быстро пробираться в толпе, пока Фастрид со своей малой дружиной не затерялась.

Догнав подругу, Правена схватила ее за рукав:

– Влатта! Постой!

– Ой! – Та подпрыгнула и спешно перекрестилась два-три раза. – Ты чего наскакиваешь, будто бес Ротемидий! И так от страха опомниться не могу! Мне на ночь рот завязывают, а то кричу во сне.

– Да какой тебе Ротемидий! – Об этих глупостях Правена уже и забыла. – Не мути.

– Я теперь всякого писка боюсь! Застращали меня… – с безвинной обидой пожаловалась Влатта. – Ни с кем видеться не велят, ни с кем говорить…

– И тебе? Ты-то в чем провинилась?

– Не тебе мои вины знать! – надменно ответила Влатта.

– Да… – Правена едва удержалась, чтобы не сказать «и шиш с тобой». – Что с Витляной? Ты что-нибудь знаешь? Может, господин твой… Торлейв что-то говорил? Он видится со Свенельдичем? Бывает у него?