Любовь Воронкова - Сын Зевса. В глуби веков
— Разве не видите, какая одежда на нем? Персидская на нем одежда! И персидское войско ему по душе. На что мы ему?
— Уже и друзья его надели персидские столы. А мы все еще помним Македонию и отцовские обычаи.
— Какие там друзья в персидских платьях? А в чем им быть, если они персы?
— Что ж? Пойдем пасти коз в Македонию, а мечами колоть дрова. Пускай персы пользуются славой наших побед!
— Как видно, не мы, а персы ходили с ним в поход и завоевали для него царство!
И уже крики поднялись со всех сторон:
— Раз мы тебе не нужны — увольняй всех! Мы уйдем. Воюй один, если ты сын Зевса. Так вот пусть твой отец Зевс и берет для тебя города!
Александр, уже привыкший к персидской лести и земным поклонам, онемел, слыша, как македоняне поносят его — его, своего царя! В ярости он соскочил с возвышения и бросился в гущу войска. Он заметил тех, кто особенно громко кричал и грубил, и своей рукой вытолкнул их из рядов одного за другим. Задыхаясь от негодования, он крикнул страже:
— Взять их! И казнить! Немедленно!
Стража тотчас арестовала растерявшихся людей. Войско замерло. Тринадцать человек, не промолвив ни слова, ушли со стражей, повинуясь воле царя, над которым только что глумились.
Александр, разгневанный и расстроенный, снова поднялся на возвышение.
Его речь обрушилась на воинов, как индийский ливень:
— Не за тем, чтобы удержать вас, македоняне, будет сказано мной это слово — вы можете уходить куда хотите, — но чтобы вы поняли, кем вы стали и с кем расстаетесь. Когда отец мой Филипп пришел на царство, вы были нищими. Одетые в кожухи, пасли вы в горах по нескольку штук овец и с трудом отстаивали их от иллирийцев, трибаллов и соседей фракийцев. Он надел на вас вместо кожухов хламиды, свел вас с гор на равнины, сделал вас грозными противниками для окрестных варваров, научил вас охранять себя, полагаясь не на природные твердыни, а на собственную доблесть…
Александр перечислял все, что сделал для Македонии Филипп, и воины молча кивали головами. Да, это так и было.
Напомнил, с чем вышли они в Азию. У Филиппа было долгов пятьсот талантов. Да еще сам Александр взял в долг восемьсот талантов, когда повел их из страны, которая не могла накормить свой народ досыта.
Напомнил, что сделал для них он, Александр. Он распахнул дорогу через Геллеспонт, хотя персы были тогда господами на море. Завоевал побережье Срединного моря. Богатства лидийцев, сокровища персов и индов отдал им. Он отдал им Великое море. Они уже нынче сатрапы, они — стратеги, они — таксиархи…
— А теперь я собрался отослать тех из вас, кто не годен к военной службе, и отослать так, чтобы дома им завидовали. Но вы хотите уйти все. Что ж, ступайте все. И, придя домой объявите, что Александра, своего царя, который победил персов, мидян, бактрийцев и саков, завоевал Парфию, Хорезм и Гирканию, переправился через Инд, через который никто не смог переправиться, кроме Диониса; переправился через Гидасп, Акесин и Гидраот; переправился бы и через Гифасис, если бы не остановились; проплыл по Великому морю, прошел через пустыню гедросов, где раньше никто не проходил с войском, в то время как флот шел от земли Индов в Персидское море, — и такого царя вы оставили в Сузах и ушли, бросив его под охраной побежденных варваров. Такое известие принесет вам, пожалуй, славу и милость богов. Ступайте!
Ни на кого не глядя, Александр покинул возвышение и ушел во дворец. Свита, телохранители ушли вслед за ним. Войско стояло в молчании.
Это было горькое молчание. И горькие слова могли бы сказать воины в ответ Александру:
«Да, ты провел нас победителями через всю землю. А скольким из нас зажигали погребальные костры на тех дорогах, по которым мы шли? А сколько из нас остались изувеченными ради нашей и твоей славы? А как, в какой тоске по родине будут доживать те из нас, которые остались в твоих Александриях, среди чужой земли и чужого народа? И мы, завоевавшие вместе с тобой весь мир, — разве стали мы счастливее, потеряв и молодость, и здоровье? И как же не видишь ты, отсылая старых воинов домой, как это им тяжело и обидно? У них больше нет сил носить сариссу и скакать на коне, — так пусть идут эти победители всех стран к себе в Македонию пасти коз, они тебе больше не нужны!»
Воины в растерянности разбрелись по лагерю. Солнце погасло, наступила душная тьма. Задумчиво, еле переговариваясь, сидели у костров. Некоторые шли к военачальникам.
— Как же нам быть? Уходить в Македонию?
Военачальники отвечали сдержанно:
— Царь вам разрешил.
— Так что же? Уходить?
— Можете уходить.
Много обидных слов царю было сказано и вслух, и втихомолку. Но время шло, и уже начались другие разговоры. Они — воины и привыкли жить по-военному, в походах, в военных лагерях… А теперь надо уходить домой. Но как же так — взять да и уйти? Столько лет они были с Александром вместе, столько горя вынесли вместе, столько славных побед отпраздновали! Как же им оставить его?
Нет. Пусть будет так, как велит Александр. Пусть идут старики — ведь они пойдут и с наградами, и со славой.
А зачем уходить всем? Разве Александр отсылает всех?
Наступило утро. Началась обычная лагерная жизнь. Воины ждали выхода царя.
Царь не вышел. Он закрылся в своих покоях. Даже телохранители не могли войти к нему.
Александр всю ночь пролежал без сна. Все существо его было потрясено тяжкой обидой, гневом, негодованием.
На рассвете наступило забытье. Он слышал голос Гефестиона и не знал, снится ему это или Гефестион сидит возле него.
Вошел юный слуга — ему показалось, что царь зовет его.
Александр открыл глаза. Он был один. Все вокруг было в каком-то тумане.
Мелькнула страшная мысль:
«Неужели опять слепну?! Как тогда, у скифов… После удара камнем…»
Он велел принести вина. Юноша принес вино.
— Царь, пришел Гефестион.
Царь молча махнул рукой, приказав выйти. Его никто не должен видеть сейчас таким беспомощным…
Он пил чашу за чашей, не подливая воды. Вино давало отдых мыслям, давало забвение. Он не хотел ни о чем помнить, не хотел ничего знать. Нет его. Он умер.
Шатаясь, он вернулся на ложе. Тишина. Мгла…
Опять кто-то говорит с ним. Голос далекий, еле слышный:
«Искандер, думаешь ли ты обо мне когда-нибудь?.. Ах, Искандер…»
«Роксана, моя светлая!..»
«Нет, Искандер, я уже не светлая. Одиночество иссушило мне сердце. Ведь ты не любишь меня, Искандер, ты взял себе другую жену».
«Жена моя только ты, Роксана!»
«Да, только я. Но ты оставил меня так надолго. И на все дела у тебя хватает времени — только нет времени для меня. И самая длинная у тебя дорога — это дорога ко мне. Я живу среди вавилонской роскоши, а мне душно здесь, и тоска сводит меня с ума. Этот дворец страшен… Здесь стоят каменные чудовища — крылатые быки. Внизу чужой город, чужой народ…
