"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

Вечер был тихий, густой воздух с запахами трав, влажных от росы, кружил голову. Прислушиваясь к далекому пению, Хельмо подумал: почему же его шустрая вожатая не поет с другими девами, не водит круги, а бегает где-то у огородов наедине с чужим мужчиной, да еще иноземцем? Ведет его к колдунье, что в любой стране дело опасное? Может, отец или мать ее подослали? Неудивительно, если они желают неудачи и срама своим врагам, особенно Мистине. Но нет, в здравом уме никакие родители не отправят юную дочь искать колдовства вдвоем с чужим мужчиной. Боярыня Дуклида и ее муж ничего об этом не знают. Но такой юной деве в такой душистый теплый вечер нужно думать о любви…

А может, она и думает о любви. Мелькнуло лестная мысль, что он сам нечаянно ее пленил, но эту мысль Хельмо отогнал: влюбись девушка в него, не помогала бы его любви к Витиславе. Если обручение расстроится, ведь не одна Витислава получит свободу. Ее жених – тоже… А что жених хорош, сказала мать девушки. Уж не сгубило ли обручение Унегостя с Витиславой надежды другой невесты?

Заговорщики прошли выпасы, потом огороды за плетнями, где на черных грядах зеленели ростки всякого овоща. Миновали небольшой табун возле мелкой речки. Показались еще несколько низеньких домиков под соломенными крышами. Возле толстой старой ветлы Явислава остановилась и знаком подозвала Хельмо к себе.

– Вон ее изба. – Она показала вперед. – Теперь идем со мной. Я буду говорить. Надо будет дать ей кусочек серебра – у тебя есть?

Хельмо не понял, чего она хочет, но Явислава показала кошель у него на поясе, и он закивал: средства на оплату колдовства найдутся.

Дальше они пошли вместе, да и стемнело уже настолько, что он сам едва видел лицо девушки. Залаял привязанный пес, но никто не вышел. Низкая изба чуть не по оконца была зарыта в землю – колдунья живет как в могиле! Явислава сошла по ступенькам к двери и постучала. Выждала, вслушиваясь в тишину внутри, постучала еще.

– Видать, спит, – шепнула она Хельмо. – Одна живет.

Живет? Или умерла, подумал Хельмо, слушая мертвую тишину внутри. Если колдунья знается с дьяволом, то и смерть не помешает ей творить свои черные дела. Он так сосредоточился на этой мысли, что когда внутри послышался стук, обозначавший движение, содрогнулся и чуть не подпрыгнул. Явислава схватила его за руку – померещилось, что немец пытается сбежать.

– Да не бойся ты! – яростно шепнула она. – К ней все ходят со всякой нуждой, не съела она еще никого! Ее большие люди уважают, у нее среди княжьих ближиков родичи есть…

Вникнуть в это Хельмо не успел. Дверь отворилась со скрипом, будто гробовая крышка – так ему подумалось, хотя он никогда не слышал, как отворяется крышка уже однажды закопанного гроба. Снаружи значительно стемнело, только желтые, разбавленные красным полосы заката освещали синие облака, но тьма в дверной щели казалась куда более жуткой, чем снаружи.

– Кого там лихой принес? – окликнул из щели старушечий голос. – Паробки, вы? Жельковичи?

– Баба Плынь, мы не паробки, мы по делу к тебе! – ответила Явислава. – Дедки в дом!

Послышалось недовольное бормотание, но, как видно, хозяйке не были в новинку неведомые гости, приходящие, как стемнеет. Из щели приоткрытой двери слышалась возня и стук – там выбивали огонь. Потом щель приоткрылась шире, и Явислава сделала Хельмо знак – пойдем. Он не сразу решился сделать шаг, задержался, чтобы перекреститься и прошептать «Салве, Регина, Матер мизерикордиа [691]»… Явислава потянула его за руку. Хельмо ощутил, что девушка слегка дрожит: видно, и для нее этот ночной поход был делом необычным и страшноватым. И, как водится, его собственный страх утих: раз уж он пришел с ней сюда, то его долг – защитить ее, если найдется от чего.

Они вошли и встали у двери, прижавшись друг к другу и выжидая, пока глаза привыкнут.

– Дедки в дом! – повторила Явислава.

– Заходите, коли пришли, – ответили из темноты.

Перед ними во тьме металось белое приземистое пятно, Хельмо даже показалось, это какое-то животное вроде белой свиньи, и опять стало жутко. Но тут по избе разлился желтый свет: хозяйка наконец запалила лучину и вставила ее нижним концом в щель между камнями печи. Эта печь ужаснула Хельмо: у себя дома он привык к открытым очагам, а богатые покои отапливались горячими углями, которые доставляли туда в жаровнях. В Ратных домах тоже был большой открытый очаг. Здесь же в ближнем углу громоздилась гора серовато-белесых камней, и он не сразу понял, что это такое. Зачем в дом тащить груду камней?

При свете стало видно, что встречает их не свинья, а низкорослая старуха в рубахе, поверх которой был накинут большой платок. Голова ее была повязана другим платком, поменьше, надвинутым на лоб до косматых седых бровей. Лицо у нее оказалось круглое, довольно полное, морщинистое, с глубокими складками между носом и ртом, и сама полнота его казалось неприятной, подозрительной. Она была как будто живая луна, подумывающая, а не съесть ли кстати зашедших ночных гостей.

– Почто пришли, полуночники? – не очень приветливо отозвалась на приветствие хозяйка. – Девки с отроками по рощам гуляют, а вы вдвоем ко мне, старухе, притащились? Лучше места не нашли?

– Вот тебе. – Явислава поставила на край лавки свое лукошко. – Что потревожили…

– Вижу, сердца в вас горят, да не по друг дружке…

Плынь зыркнула на них, и Хельмо содрогнулся, разглядев, что она косит. Скошенные внутрь глаза на полном морщинистом лице внушали жуть, и он быстро отвел взгляд. «Суб туум президиум конфугимус, санкта Деи Генетрикс [692]»…

– Можешь ли ты, баба Плынь, – храбро начала Явислава: раз уж пришли, так нечего мяться, – так сделать, чтобы двое, скажем, муж с женой, или просто кто любили друг дружку, разбежались и даже глядеть друг друга не смогли?

– Остуду навести? Отчего же нет, это дело известное. Любовь свести, любовь развести – все это в наших руках. Только знать надобно – муж ли с женой, парень ли с девкой… Или еще кто?

Старуха теребила конец платка, которым была накрыта; Хельмо заметил у нее на пальце перстень с бирюзой – дорогой, видно, кто-то принес в уплату. Сами пальцы были бледные и шевелились будто сами по себе, как живые черви; в полутьме казалось, что их у старухи больше пяти на каждой руке, и от этого пробирала противная дрожь.

– Если вот…

Хельмо ощутил, что Явислава задрожала сильнее.

– Если кто обручен, свадьбы ждет, – можешь так содеять, чтобы о свадьбе даже речи более не было?

– Можем и так. Девке жених волком покажется, она ему – волчицей, да и разбегутся, вовек не сойдутся, и как берегам речным вместе не бывать, таки тем двоим вместе не живать. Есть у тебя вещь какая от тех парня с девкой? Волосок, от сорочки нитка?

– Нет, такого ничего не достать. Они берегутся.

– Тогда не будет дела. – Плынь махнула рукой и отвернулась.

– Нет, будет! – заупрямилась Явислава. – Ты сделай поклад. Чтоб куда его подбросят, там все и разладилось.

– Поклад сделать мало. Надобно его сильным словом…

– Скажи твое сильное слово. А мы куда надо сами доставим.

Баба Плынь задумалась и отошла от них. Лучина освещала только часть избы возле печи и двери, и хозяйка, отойдя от гостей, исчезла, растворилась во мраке, будто ушла на тот свет. К господину своему – сатане. Хельмо привычно твердил в уме молитву Богородице, настороженно ожидая, не покажется ли из этого мрака… что-нибудь похуже старухи. Выскочит сейчас козел огромный, черный, или боров, или жаба величиной с собаку, засмеется человеческим голосом… Хельмо уже примерился, как схватит Явиславу и ринется вместе с ней за дверь.

Из мрака доносился скрип, стук, шорох, бормотание. Потом что-то зашевелилось, но это снова была старуха.

– Нынче не дам вам поклад, – объявила она. – Из чего делать, нету у меня. Дня через три приходите. Что дадите за работу?

– Ей нужна плата! – шепнула Явислава, опасаясь, что Хельмо не понял.