"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Я тоже наполовину княжеской крови. Нас с твоим отцом учили вместе.
– Ну вот, – угрюмо ответил Святослав. – Если папаса убил не я – выходит, что ты.
– Но тот, кто убил отца Ставракия, не умеет приносить жертвы! – воскликнула Эльга, еще надеясь, что Святослав взабыль не думает на Мистину. – Тут не богам хотели угодить, а бесам!
– Умел, не умел – обое рябое. Ни у кого другого дерзости не хватило бы, хоть весь белый свет обойди, у меня мою удачу перехватить. Только у тебя.
Чтобы сказать это, глядя Свенельдичу в лицо, требовалась несравненная дерзость – и Святослав показал, что ею обладает. Ни голос его не дрогнул, ни взгляд.
– На что мне твоя удача? – Если Мистина и был удивлен, то никак этого не показал. – Своей довольно.
– На то, чтобы мне ее не хватило. За Улебку мстишь? Вот что придумал пять лет спустя? Мне боги оружие послали от кузнеца небесного, чтобы кагана одолеть и звание его цесарское добыть. Но разве ты с таким смиришься? Ты всегда меня ненавидел. Я всегда тебе мешал. Не будь меня – ты сам бы уже был князем киевским. Уж после отцовой смерти ты бы свой случай не упустил. А не ты – так Улеб. Его ты не боялся, он бы против тебя слова не молвил, в рот бы тебе смотрел и из рук ел, как дитя малое. Но я-то не Улеб, со мной тебе не совладать. Я – тот самый князь, что на небе родился. А Улебка – земное подобие мое и во всем мне уступает. И как того побратима Хилоусова его доспехи погубили, так Улебку мой стол погубил, едва лишь ногу занес. Не спасет его меч золотой. Отдай то, что по праву мое. Иначе мира между нами не будет, в одной берлоге нам не лежать.
– Ты сбесился с того меча, Святославе! – Эльга, закипая от возмущения, едва дождалась, пока сын замолчит. – Знала б я – велела б его обратно в могилу закопать, пусть бы волот подавился! В Днепр бы своими руками бросила и следом плюнула! Опомнись! Свенельдичу мы честью и удачей обязаны – он за твоего отца отомстил! У меня в ларе лежит лоскут от его сорочки с кровью из сердца Маломира – показать? Он вместе с Ингваром вырос, во все походы его ходил, во всех его битвах кровь проливал!
– Кроме одной, – прервал мать Святослав. – Последней. Он, друг и побратим, в самый последний час… рядом не оказался.
«Как же я от этого устал, ётунов ты недоносок!» – вздохнул про себя Мистина. Без гнева и страха, только с досадой на судьбу, которая так много ему дала, но год за годом все пытается ткнуть в одну и ту же опостылевшую лужу. Ингвар погиб двенадцать лет назад – и все двенадцать лет любой, имевший что-либо против Мистины, намекал на его измену. Было известно, что древляне в то дурное лето держали в залоге его семью – жену, сестру-девицу и четверых детей. Никто, кроме него и Эльги, не знал, кого он, будучи поставлен перед невыносимым выбором между своим князем и собственной семьей, на самом деле собирался предать. Чтобы снять с себя обвинение, он рисковал жизнью на поминках по Ингвару – где силы киян многократно уступали силам древлян, и малейшее предательство, оговорка, оплошность, малейшее подозрение могло обернуть все дело вовсе не к их пользе. То краткое и кровавое сражение не кончилось, когда он вонзил скрам под дых Маломиру, Алдан срубил голову Сигге Саксу, а с полсотни древлянских старейшин оказалось порублено. То побоище ползло за ним до сих пор, тянулось, оставляя затхлые кровавые следы, теряя гниющие кости, будто неотвязный драуг из северных сказаний, и сам уже не знающий, зачем преследует того, кто однажды ему чем-то досадил.
– Всю жизнь я слышу: Свенельдич был у отца моего лучшим в дружине, – продолжал Святослав, переведя глаза на мать. – Лучшему в дружине достается все: и самое почетное место, и братина прямо из княжеских рук, и самый лучший кусок на пиру, и лучшая добыча. И его удача – после княжеской сильнейшая. Он имел все это – пока был жив отец. Но когда настал час… Не ты погиб рядом с отцом. – Святослав опять взглянул на Мистину. – Другой погиб с ним в один час. И он тоже был с ним с самого начала. Его звали Гримкель Секира. И сдается мне, Гримкель всегда был лучшим воином у князя. А ты…
Святослав добился того, чего хотел – невозмутимость Мистины дала трещину, в серых глазах отразилось изумление. Впервые в жизни кто-то усомнился в его первенстве при Ингваре. С Гримкелем он был знаком с отрочества, но до той последней схватки никому не приходило в голову сомневаться, чье место после Ингвара – первое. Это было как если бы кто-то усомнился, Мистине ли принадлежит его собственный нос с горбинкой от давнего перелома.
– Ты все те годы был лучшим воином при княгине, – окончил Святослав. – Если ты был его побратимом и двойником, как при Хилоусе тот его друг, ты должен был умереть до него. Заменить его в смерти, а не в…
Взгляд Святослав самую малость скользнул в сторону Эльги, но Мистина, напряженно его слушавший, понял, что князь собирается сказать – как будто по нити его речи прошел к нему в голову и увидел еще не размотанный конец. А Святослав, вновь взглянув ему в глаза, увидел то, чего еще не видел. Кончилось терпение и снисходительность, с какой Мистина относился к сыну Ингвара – к единственному сыну Эльги. Тот, кого он знал новорожденным младенцем, чей первый бой – в трехлетнем возрасте, с петухом, – видел своими глазами, а потом годами наблюдал, как взрастает князь, властвующий не только по праву рождения, но и как лучший воин среди своих. Но даже для князя есть предел дозволенного. Скажи Святослав то слово, какое почти на языке, – и Мистина его убьет. Они оба при мечах, каждого окружают телохранители, и бережатые Мистины вступят в этот бой с такой же нерассуждающей готовностью, как и гриди, потому что для них нет на свете господина выше их собственного.
Но здесь двор Эльги, кругом – ее люди. Ей стоит только двинуть бровью, и ее телохранители вмешаются и поддержат того, кого она выбрала. И кончится это противостояние, для Мистины длящееся уже второе поколение. Но если с Ингваром полем этой борьбы была любовь, то с его сыном он сойдется в смертельной схватке.
– Знаешь, – через мгновение звенящей тишины сказал Мистина, – мне уже намекали на измену вождю. Сразу после смерти Ингвара. Тогда я предложил любому выйти, сказать мне это в глаза и драться со мной. Никто не вышел. Ты был мал, но тебе со мной биться нельзя, боги против. Помнишь тот меч, что у древлян отняли? Помнишь, Асмунд, ты сказал: боги свою волю явили, и добро на том? А ты, Игмор, хочешь потягаться, кто тут лучший воин в дружине? Ты хоть и здоровый вырос, а я еще не хвор против тебя встать. Когда вам было по шесть лет, вы все хотели такой же меч, как у меня. Ратияр вам такие же резал и рукояти чернил, чтобы было похоже на мой Крыло Ворона. Он и сейчас при мне, из руки не выпадает пока.
«Хватит, прекратите!» – хотелось крикнуть Эльге, но она молчала. Она хозяйка этого дома и княгиня Руси, но мужчины должны между собой разбираться сами – даже когда это самые дорогие, самые важные, самые ценные для нее люди на свете.
И еще одно она знала, вынеся из опыта своей уже довольно долгой жизни: им невозможно разобраться раз и навсегда. Мужчина всегда, с детства и до старости, снова и снова должен доказывать то, что он мужчина не только по названию. Себе, другим мужчинам, женщинам, богам. У нее на глазах и Мистина, и Святослав уже делали это много раз – и будут делать еще.
– Ну что, меч… – хрипло сказал Игмор. Он и так-то не славился быстротой ума и красноречием, а сейчас его мучила необходимость поддержать князя, но мысли и слова не давались. – Давно уже мне не шесть лет. Меч у меня настоящий. И я не буду как ты. Я умру вперед моего князя – так я сказал, так и сделаю. Боги меня слышали.
– Вот он – настоящий мне брат! – Святослав обнял Игмора за плечи, и тот просиял, так отличенный перед обоими дружинами. – А ты, Свенельдич…
Оставив Игмора, Святослав подошел и остановился в двух шагах от Мистины. Тот не дрогнул, его бережатые источали напряжение – оставаться на месте в готовности на полувдохе рвануться вперед.
