Тим Северин - Побратимы меча
— Но какая же, мой маленький приближенный, связь между твоим поклонением Одину и птицами и их обучением? — поинтересовалась она. — Я полагала, что Один — бог войны, приносящий победу на ратном поле. Так, по крайней мере, считают мой муж и его военачальники. Они призывают Одина перед своими походами. А их священники делают то же, взывая к Белому Христу.
— Один — это бог побед, это так, и еще бог мертвых, — ответил я. — Но знаешь ли ты, как он узнал тайну поэзии и подарил ее людям?
— Расскажи мне, — попросила Эльфгифу, устраиваясь поближе.
— Поэзия — это мед богов, сотворенный из их слюны, которая бежит по венам существа, которого зовут Квасир. Но Квасир был убит злыми цвергами, которые сохранили его кровь в трех больших котлах. Когда эти котлы перешли в собственность великана Суттунга и его дочери Гуннлед, Один взялся украсть мед. Он обернулся змеей — ведь говорится, что Один многолик, — и пролез в отверстие в горе и соблазнил Гуннлед, охранявшую логово Суттунга, и та позволила ему сделать три глотка, по одному из каждого котла. Такова сила Одина, что он осушил каждый котел досуха. Потом он обернулся орлом и полетел обратно в Асгард, дом богов, с бесценным напитком в глотке. Но великан Суттунг тоже превратился в орла и полетел за Одином, настигая его так же быстро, как сапсан Эдгара настигает летящего кречета. Суттунг победил бы Одина, когда бы Один не выплюнул несколько бесценных капель меда, и облегчив свой груз, он успел долететь до спасительного Асгарда, чуть опередив своего преследователя. Он спасся в самый последний миг. Суттунг подлетел так близко, что замахнулся своим мечом на летящего Одина-орла, и тому пришлось уклониться, и меч отсек кончики его хвостовых перьев.
— Очаровательная история, — молвила Эльфгифу, когда я кончил. — Только правдива ли она?
— Посмотри вот сюда, — ответил я, повернувшись на бок и показав на Хаброк, спокойно сидевшую на насесте. — С тех пор как Один потерял свои хвостовые перья от меча Суттунга, все ястребы и соколы рождаются с короткими перьями на хвосте.
В этот момент тихое позвякивание соколиных бубенцов Эдгара оповестило, что время нам возвращаться в бург.
Наше блаженство не могло длиться вечно, и после этого свидания нам удалось еще только один раз побыть в нашем потайном убежище, после чего неприкосновенность его была нарушена. То был душный день, чреватый грозой, и по какой-то причине, когда Эльфгифу приехала к нам с Эдгаром, при ней не было служанки, но она взяла с собой свою комнатную собачонку. В глазах большинства то было трогательное маленькое создание, коричневое с белым, постоянно настороженное, с яркими умными глазами. Но я знал, как смотрит на комнатных собачек Эдгар — он считал их избалованными тунеядцами, — и у меня появилось дурное предчувствие, которое я ошибочно приписал моей обычной неприязни к собакам.
Эльфгифу видела наше недовольство, но осталась тверда.
— Я настаиваю на том, чтобы Маккус пошел сегодня с нами. Ему тоже нужно порезвиться на травке. Он не помешает Хаброк и другим соколам.
И мы поехали, Маккус ехал на луке седла Эльфгифу, пока мы не стреножили наших лошадей в обычном месте и не пошли по пустоши. Маккус, весело хлопая ушами, прыгал впереди по подлеску в высокой траве. Он даже подобрал куропатку, которую Хаброк ударил в головокружительном атакующем полете.
— Смотри! — сказала мне Эльфгифу. — Не понимаю, почему у тебя с Эдгаром так вытянулись лица из-за этой собачонки. Пес доказал, что и от него есть польза.
И вот, когда мы с ней снова оказались в нашем приюте и любились, Маккус вдруг тревожно залаял. Мгновение спустя я услышал нетерпеливый звон бубенцов Эдгара. Мы с Эльфгифу быстро оделись. Я поспешил взять Хаброк и попытался сделать вид, будто бы мы ждали в засаде у топи. Но слишком поздно. Служанку, старую няньку Эльфгифу, послали отыскать госпожу, поскольку ее присутствие потребовалось в бурге, и громкий лай Маккуса привел ее туда, где стоял на страже Эдгар. Эдгар пытался отвлечь служанку, чтобы та не пошла дальше по узкой тропинке, ведущей к шалашу, но собака вырвалась из шалаша и, усердствуя, привела служанку к месту наших свиданий. И в недолгом времени я узнал, какой от этого произошел вред.
Мы возвращались к лошадям, когда Эдгар обернулся и увидел высоко в небе одинокую цаплю, летящую к своему гнезду. Птица летела, широко и размеренно ударяя крыльями, следуя воздушному потоку, который должен был привести ее к дому. Появление служанки испортило нашу охоту, и Эдгар, видимо, решил продлить развлечение. Цапля — самая большая добыча для сапсана. Поэтому Эдгар пустил своего сапсана, и верная птица начала подниматься вверх. Сапсан шел вверх по спирали, не под цаплей, но в стороне от пути этой крупной птицы, чтобы не встревожить добычу. Поднявшись чуть выше, он повернул и бросился наискось вниз, разрезая воздух, с такой скоростью, что проследить за этим стремительным скольжением было невозможно. Однако и цапля была не промах. В последний миг большая птица уклонилась и взмыла вверх, показав свой пугающий клюв и когти. Сапсан Эдгара, промахнувшись, свернул в сторону и мгновение стал подниматься в небо, чтобы набрать высоту для второго удара. То была редкая возможность, которую мы с Эдгаром не однажды обсуждали — возможность пустить Хаброк против цапли.
— Быстрее, Торгильс. Пускай Хаброк! — нетерпеливо крикнул Эдгар.
Оба мы понимали, что кречет нападет на цаплю, только если рядом будет опытная птица, которой можно подражать. Я нащупал поводок и протянул руку, чтобы снять кожаный колпачок, но какое-то странное предчувствие охватило меня. На руках словно повисли цепи.
— Давай, Торгильс, поторапливайся! Времени мало. У сапсана осталась еще только одна попытка, а потом цапля окажется среди деревьев.
Но я не мог. Я посмотрел на Эдгара.
— Прости меня, — сказал я. — Но что-то не так. Я не должен пускать Хаброк. Не знаю, почему.
Эдгар начал злиться. Я видел, как злость нарастает в нем, глаза его утонули глубоко в глазницах, губы сжались. Потом он глянул мне в лицо, и случилось то же, что и тогда, у лесной криницы. Гневные слова замерли у него в горле, и он проговорил:
— Торгильс, с тобой все в порядке? У тебя странный вид.
— Все в порядке, — ответил я. — Все прошло. Не знаю, что это было.
Эдгар перенял у меня Хаброк, снял колпачок и поводок и взмахом руки пустил сокола. Сокол поднимался все выше и выше в небо, и в первое мгновение мы были уверены, что кречет присоединится к выжидающему сапсану и будет действовать, как он. Но тут белая в крапинку птица словно ощутила некий древний зов, и вместо того чтобы взмыть вверх и присоединиться к выжидающему сапсану, Хаброк изменила направление полета и полетела на север, ровно и уверенно взмахивая крыльями. Снизу, с земли, мы следили, как сокол в стремительном полете удаляется, пока он вовсе не исчез из вида.
