Николай Паниев - На грани жизни и смерти
В один из осенних дней накануне первой годовщины революции в Москве встретились старые «питерские» товарищи, приехавшие в новую столицу. За весну и лето в их жизни произошло много событий. У солдат Октября — интернационалистов было великое множество неотложных дел. В кабинете Ивана Пчелинцева на Лубянке сидели Христо Балев и Жорж Бланше. Из широкого полузашторенного окна виднелись башни Московского Кремля.
Пчелинцев говорил Балеву:
— Теперь это уже факт. После разгрома в сентябре Владайского солдатского восстания под Софией ваш царь по настоянию англо-французских оккупантов передает им военный корабль «Надежда», который находится в Севастополе. Ты мне скажи, будут болгарские моряки стрелять в русскую революцию?
Балев вздрогнул, как от удара. Пчелинцев опустил руку на его плечо, сказал с улыбкой:
— Уверен, что не будут. Но мы обязаны знать настроение команды корабля. Ты, Христо, и твои помощники должны наладить связь с болгарскими моряками. Дело это нелегкое. Мы все помним, что наша первая попытка проникнуть в Севастополь весной не удалась. Должен тебя предупредить, что болгарский военный корабль под строгой охраной. Наши враги боятся «коммунистической заразы». Севастополь наводнен не только англо-французскими карательными войсками, но и тайными агентами, среди которых особенно свирепствует служба генерала Покровского. Попадать к ним в лапы не советую. Покровский — настоящий зверь. К тому же раненый. После сражения под Петроградом он впал в дикое озлобление. Перед нами ставится задача проникнуть во вражеские разведслужбы, узнать их планы, мешать им карты...
— Иван, надо полагать, что и среди англо-французов надо иметь наших людей? — спросил Бланше.
— Разумеется, — быстро отозвался Пчелинцев. — Если ты эту идею выдвигаешь и поддержишь, дорогой товарищ Бланше, надо подумать, кто из французских товарищей мог бы проникнуть в Севастополь.
— А дорогой товарищ Бланше не устраивает очень дорогого товарища Пчелинцева? — спросил француз, лукаво поглядывая на хозяина кабинета и на Балева.
— Ты что, уже думал об этом? — удивился Пчелинцев. — Предполагал такой разговор?
— Нет, ты ответь: потомок героев Бастилии и Парижской коммуны годится для дела русской революции?
— Жорж, речь о том, что не потомок героев и не наш друг — французский коммунист, а коммерсант, дипломат, моряк, угольщик или еще черт знает кто должен проникнуть в Севастополь как лицо, не вызывающее подозрения у оккупантов, как свой человек у твоих и наших врагов. Стало быть, нужны документы, мандаты, предписания. И измененная внешность. Лицо, значит, будет не твое, походка тоже не твоя...
— И это говорят сыну Франции, имеющему и обширные связи, и к тому же способности несостоявшегося артиста? — все больше входил в свою роль Бланше. — Ты, забыл, что у меня есть Сюзан, что она работает...
— Сдаюсь, сдаюсь, жаворонок утренних газет! — замахал руками Пчелинцев. — Но пока ничего не обещаю. Поговори с Сюзан, кстати, передай ей сердечный привет и узнай ее мнение о такой важной стороне дела, как документы для человека, который должен ввинтиться в контрразведку оккупантов. А пока я покажу Балеву эти фотографии.
Перед Христо лежали две фотографии — мужчины и женщины. Пчелинцев объяснил:
— Это Семен Кучеренко. Свой, надежный человек. А это Маша. Сестра милосердия. Она умеет делать не только перевязки... Они оба будут твоими помощниками. Риск оставь для самых важных дел.
Зазвонил телефон. Пчелинцев взял трубку, внимательно выслушав говорящего, сказал:
— Все же удрал? Не вынесла душа... патриота России. Что же, в следующий раз пусть не попадается. Будем разговаривать как с врагом России. Новой России. Точно така, как говорит один мой болгарский друг.
Положив трубку на рычаг, спросил:
— Помните капитана Агапова? Он приходится балерине Грининой и Дине каким-то родственником...
— Значит, и твоим родственником, Ванюша, — с улыбкой заметил Балев и добавил: — ...В проекте, конечно.
Пчелинцев заметно смутился.
— Эх, дорогие мои другари-камарады, никакая разведка не может установить, будет это или нет... Я в Москве, она в Питере. А вот что капитан Агапов дезертировал из Красной Армии — это факт. Наверное, навострил лыжи к своему генералу Покровскому. Ну ничего, в Питере все подробно узнаю.
— Ванюша! — воскликнул Балев. — Ты в Питер едешь? Павлюшу увидишь?
— Еще бы! Как не увидеть самого комиссара театра? — засмеялся Пчелинцев.
* * *Дина и Тимка с трудом пробирались среди сваленных за кулисами декораций. Неожиданно перед ними вырос Павел.
— Как вы здесь оказались? Да еще без провожатого, — удивился он.
— Тимка — чудесный провожатый, — ответила Дина. — Все же уговорили вас на высокий пост, поэт революции?
— На аркане, можно сказать, привели. Одна надежда, что временно.
Дина недоверчиво покачала головой:
— Один наш общий друг на этот счет придерживается другого мнения.
— Иван? Он приехал?
— Засим и пробираемся через катакомбы, дабы известить вас: скоро прибудет.
— Что ж, рад буду увидеть высокое московское начальство. Ты, Тимка, тоже готовься.
Дина сказала:
— И еще мы пришли потому, что у Тимки к тебе серьезный разговор.
— Ну если серьезный, то прошу в кабинет, — пригласил Павел.
Они вышли в длинный коридор. Павел приоткрыл дверь в большую комнату, где под руководством пожилой женщины занимались дети — будущие артисты балета.
— Нравится? — спросил Павел.
— Угу! — ответил Тимка.
Дина сказала:
— Вот разговор и состоялся! Об этом и хотел поговорить с тобой Тимка.
Павел удивленно посмотрел на Тимку, тот с обидой спросил:
— Что, не верите?
В кабинете Павла мальчуган первым делом заметил пианино и заговорщически подмигнул Дине. Затем он проворно сбросил с себя не по росту большое пальто, шапку, залатанные сапоги...
— Вальс... собачий! — крикнул он.
Дина села за пианино и начала наигрывать вальс. Тимка танцевал, подражая настоящим артистам балета. Каскад невероятных прыжков, немыслимых на... Изнемогая от смеха, Павел повалился на диван. Дина перестала играть и тоже принялась хохотать. Только Тимка был серьезен. Он чего-то ждал. Павел, почувствовав это, перестал смеяться, внимательно посмотрел на мальчика.
— Пошли! — решительно произнес он и распахнул дверь кабинета.
На пороге стояла пожилая женщина — та, которая занималась с детьми.
— А мы к вам, Наталья Каллистратовна, — сказал ей Павел. — Вот попробуйте... проэкзаменуйте этого молодою человека.
Балерина, медленно поднеся лорнет к глазам, с удивлением принялась изучать Тимку. Потом перевела взгляд на Павла и Дину — уж не потешаются ли они над нею, — но, увидев их серьезные лица, сказала Тимке:
