Георгий Блок - Московляне
Не так угодил ему красавец Петр Замятнич. Он хоть и ни в чем не оплошал, однако же не проявил в бою ценимого Андреем отчаянного буйства. Так, по крайней мере, отозвался о нем сам Андрей, когда, вернувшись домой, рассказывал о своем походе жене, умной и злой булгарке.
Юрий, обезопасив себя с тыла, вспомнил наконец и о своем союзнике, северном князе Святославе, которого покинул осенью в Козельске на произвол судьбы.
Святославу приходилось плохо. Еще год назад он был благополучен и богат. Теперь враги разорили его до нитки, вчерашние друзья отступились, и он, как затравленный волк, прятался с голодной семьей в вятических лесах.
А между тем без этого союзника, хоть и доведенного до нищеты, Юрию было не обойтись. Северская земля служила заслоном от Киева. Святослав Ольгович был предприимчив, опытен и непримиримо зол на киевского князя. И Юрий решил его поддержать: дал людей и послал дары.
Когда же в самом конце зимы Долгорукий принялся, по обыкновению, пакостить Новгороду и отправился походом на Мсту, то дал боевое поручение и союзнику. Оно сулило выгоды им обоим. Юрий предложил Святославу, поднявшись по реке Протве, повоевать восточную окраину Смоленского княжества, которое досаждало Юрию притязаниями на какие-то дани с его Суздальской земли.
Оба набега удались.
Из обильного всякими товарами Торжка Юрий вытряс все что мог и возвращался домой в отличном расположении духа. Потемневшие на мартовском солнце дороги еле держали лошадей, которые надрывались, волоча то по голому навозу, то по шипучему месиву талого снега тяжелые возы военной добычи.
Еще с дороги Юрий послал к Святославу гонца с таким приглашением:
"Приди ко мне, брате, в Москову".
II
Московский дворский, встретив князя, и сам сбился с ног, и всю челядь засуетил.
Даже бывший Кучков бортник Неждан, не челядин, а вольный до тех пор слобожанин, и тот очнуться не мог от негаданных дел. Дворский дознался про него, что он первый на всю округу медовар, и теперь не отпускал домой, заставляя парить на вольном духу да переваривать на малине, на вишне и на гвоздике любимые Юрием питейные меды.
— Помилосердствуй — молил Неждан. — Дай хоть на час в липняк сходить. Весна, лес, того гляди, листвой окинется, а у меня свои борти еще не смотрены.
— Боярину служил, а князю не охоч служить? — ехидствовал дворский.
— Не служил я боярину! — объяснял Неждан, прижимая руку к широкой груди. — У меня с ним уговор был: я с его меду четвертую корчагу себе брал.
— Четвертую корчагу! — качал головой дворский. — Вишь ты, сколько княжого добра перебрал!
— Так ведь не княжого, а боярского…
— Было боярское, стало княжое. Ты — княжой закуп.
Закуп — это было страшное слово. Неждан понимал его значение. Закупом назывался человек, который, задолжав князю или боярину, терял свободу: он обязывался выполнять для них даром любую работу, пока не вернет всего долга. А за Нежданом не числилось никаких долгов.
— Какой я закуп, — с дрожью в голове говорил бортник, — когда за свою работу по уговору брал?
— А уговаривался, так и работай на князя.
— Сработаю, только пусти на часок в лес: пчела тужит.
— Пчелу жалеешь, а князя тебе не жаль?
Этого дворского с первого дня его появления почему-то всей душой возненавидел заика Зотик, хоть и не имел с ним ровно никаких дел. Дурачок по-прежнему бобровничал, к княжим хоромам не подходил, но каждый раз, как видел издали черную бороду дворского, весь ежился, и безволосое его лицо, не то мужское, не то бабье, не то молодое, не то старое, ощеривалось по-звериному.
В среду 2 апреля 1147 года, под вечер, Юрий позвал дворского и, сев на завалинку, обсудил с ним во всех подробностях, чем столовать ожидавшихся со дня на день дорогих гостей: князя Святослава с дружиной.
С юга, с Замоскворечья, тянул мягкий ветер-теплячок, и Юрий, неторопливо беседуя с управителем, следил, прищурясь, за первыми комарами, которые толклись перед ним столбом, золотясь на закатном солнышке.
По двору, выбирая сухие места, похаживал, заложив руки за тощую спину, старый иеромонах[17] в теплой скуфейке, насунутой на впалые глаза. Это был духовник Юрия, сопровождавший его в походе по случаю великого поста. Временами он останавливался и, наклонив горбатый нос, прислушивался к нежному свисту и клыканью только что прилетевших скворцов. Под свесами крыш еще стояли лужи, а кое-где долеживал и почерневший снег.
Пока князь справлялся, сдобрен ли мед инбирем,[18] пока объяснял, как замешивать в гороховую кашу маковый сок, пока высчитывал с дворским, сколько уйдет ведер клюковного киселя да сколько печь пирогов, рассольных и кислых, круглых и косых, духовник прислушивался к их беседе довольно равнодушно. Но когда с красных блинов да со щучьей ухи речь перешла сперва на глухарей, на гусей, на лебедей, на журавлей, а потом и на кабанину, на лосятину да на медвежатину, иеромонах не выдержал и воскликнул с негодованием:
— Грех! Или забыл, что ныне великой четыредесятницы пятая седмица?[19] Православные в храм поспешают, а ты взаместо поста чрево неистовство заводишь!
— Полно, отче, — спокойно отвечал Юрий. — Пост — не мост: можно и объехать. Не велишь ли гостей тяпаными грибами потчевать?
Монах сердито махнул рукой и отошел к оврагу.
Внизу, под его ногами, на Неглинной, теплился еще сплошной, но уже потемневший лед. А Москва-река вскрылась почти вся.
На берегу рыбаки стучали топором, прилаживая к челну железную козу для огня, чтобы в ночь выйти с острогой и налучить свежих щук к княжному столу. Когда топор смолкал, становилось слышно, как где-то за рекой, на болоте, бормочет в весеннем бреду водяная курочка.
III
Через два дня, в пятницу 4 апреля, когда солнце пошло уже на обед, в воротах княжого двора по густой грязи зачавкали копытами чужие кони. Это Святослав выслал передовых с отдарком Юрию.
Людей было пятеро: восьмилетний Святославов сын — княжич Олег (он был за главного посла), его кормилец — дряхлый старец, еле державшийся в седле, да трое наемных половцев. Наступила ростепель, гужом нельзя было проехать ни на полозу, ни на колесах, и послы пригнали верхами. Хвосты у лошадей были подвязаны, и на конских животах понасохла грязь.
За спиной у одного из половцев на конских забедрах смирно сидел, свесив пушистый хвост, какой-то пятнистый зверь, ростом и сложением похожий на собаку. Натянутый на голову клобучок закрывал ему глаза и уши.
Так как никакой другой клади у послов не было, то все поняли, что это и есть отдарок.
