Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1
Кардинал воздел руки к небу и исчез во мраке. Бальзамо дождался Фрица и поднялся к себе, закрывая по пути все двери.
60. ЭЛИКСИР ЖИЗНИ
Оставшись один, Бальзамо подошел к двери Лоренцы и прислушался. Девушка дышала во сне ровно и спокойно. Тогда он приоткрыл маленькое окошечко, прорезанное в двери, и несколько минут смотрел на Лоренцу, предаваясь сладким и нежным мечтам. Затем, затворив окошко и пройдя через описанную нами комнату, которая отделяла покои Лоренцы от физического кабинета, поспешил к очагу. Он загасил его, открыв заслонку, выпускавшую тепло в трубу, и пустил воду из находившегося на террасе бассейна.
После этого граф аккуратно положил расписку кардинала в сафьяновый бумажник и пробормотал:
— Слово Роганов хорошо лишь для меня, а для них хорошо, когда известно, на что употребить монашеские золото.
Не успел он договорить, как три коротких удара в потолок заставили его поднять голову.
— Ага, меня зовет Альтотас, — проговорил граф.
Он проветрил лабораторию, тщательно прибрался, закрыл очаг, и тут снова послышались удары.
— Ему не терпится — это добрый знак.
Взяв длинный железный прут, он в свою очередь постучал, затем потянул за металлическое кольцо в стене; с помощью скрытой пружины с потолка лаборатории на пол опустился подъемный люк. Бальзамо встал посредине; люк, приведенный в действие другой пружиной, поднял свой груз так легко и плавно, как специальный подъемник в опере возносит к небесам богов и богинь, и ученик очутился у своего учителя.
Новое обиталище старика ученого имело футов восемь-девять в высоту и около шестнадцати в поперечнике, освещалось оно через отверстие в потолке, а все его четыре стены были глухими. Комната эта, как видит читатель, выглядела настоящим дворцом по сравнению с прежним жилищем старика, устроенным в карете.
Ученый сидел в кресле на колесиках перед мраморным подковообразным столом, заваленным всякой всячиной — растениями, колбами, инструментами, книгами, различными приборами и бумагами с кабалистическими знаками. Он был так поглощен своим занятием, что даже не пошевелился при появлении Бальзамо.
Свет лампы с отражателем, подвешенной к выступу в потолочной раме, падал на его голый блестящий череп. В руке он держал бутылку из белого стекла и разглядывал, насколько она прозрачна, словно хозяйка, покупающая яйца и проверяющая их на просвет.
Некоторое время Бальзамо молча глядел на него, затем спросил:
— Ну как, есть что-нибудь новое?
— О да. Входи, Ашарат, я восхищен, я счастлив — я нашел!
— Что вы нашли?
— То, что искал, черт возьми!
— Золото?
— Вот еще, золото!
— Тогда алмаз?
— Вздор какой. Золото, алмазы — это чепуха, стал бы я им радоваться. Я нашел его!
— Значит, вы нашли свой эликсир? — спросил Бальзамо.
— Да, друг мой, мой эликсир, то есть жизнь! Да что я говорю — вечную жизнь!
— Так, значит, вы все еще занимаетесь этими бреднями? — печально проговорил Бальзамо, считавший эту работу чудачеством.
Но Альтотас, не слушая его, любовно разглядывал свою колбу.
— Наконец-то состав найден, — продолжал он. — Двадцать гранов эликсира из капской аристеи, пятнадцать гранов ртутного бальзама, пятнадцать гранов золотого осадка, двадцать пять гранов масла ливанского кедра.
— Но мне кажется, что, если не считать эликсира из капской аристеи, это же ваша последняя комбинация, учитель?
— Да, но мне не хватало главного компонента, который объединяет все остальные и без которого все остальные — ничто.
— И вы его нашли?
— Нашел.
— И можете его добыть?
— Еще бы!
— Что же это?
— К веществам в этой колбе нужно добавить три последние капли крови из артерии ребенка.
— Да, но где вы возьмете ребенка? — в ужасе вскричал Бальзамо.
— Ты мне его достанешь.
— Я?
— Да, ты.
— Вы с ума сошли, учитель.
— А что? В чем дело? — переспросил старик, с наслаждением облизывая склянку, на которую через плохо заткнутую пробку просочилась капля жидкости.
— Вам нужен ребенок, чтобы взять у него из артерии три последние капли крови?
— Да.
— Но его же нужно убить для этого?
— Разумеется, и чем красивее он будет, тем лучше.
— Это невозможно, здесь берут детей не для того, чтобы потом их убивать, — пожав плечами, проговорил Бальзамо.
— Да что же с ними тогда делают? — с ужасающей наивностью изумился старик.
— Воспитывают, черт побери!
— Вот как! Мир, стало быть, изменился. Три года назад нам предлагали сколько угодно детей за четыре заряда пороха или полбутылки водки.
— Это было в Конго, учитель?
— Ну да, в Конго. Для меня годятся и черные дети, мне все равно. Помню, что те, которых нам предлагали, были очень милые, кудрявые и резвые.
— Чудесно, но, к сожалению, дорогой учитель, мы не в Конго.
— Ах, не в Конго. А где же?
— В Париже.
— В Париже? Ну и что? Если сесть на корабль в Марселе, через полтора месяца мы окажемся в Конго.
— Это, разумеется, возможно, однако мне необходимо быть во Франции.
— Зачем это тебе нужно быть во Франции?
— У меня здесь дела.
— Дела во Франции?
— Да, и нешуточные.
Старик разразился долгим зловещим смехом.
— Дела! Да еще во Франции! Верно, я и забыл, что ты хочешь учредить здесь тайные общества!
— Да, учитель.
— И замышляешь всякие заговоры.
— Да, учитель.
— Вот и все твои так называемые дела.
И старик снова насмешливо и недобро рассмеялся. Бальзамо молчал, собирая силы перед бурей, приближение которой он чувствовал.
— И к чему же ведут все эти твои дела, а? — с трудом повернувшись в кресле и уставившись большими серыми глазами на ученика, осведомился старик.
— К чему ведут? — переспросил тот.
— Да, к чему?
— Я бросил первый камень, вода взбаламутилась.
— И какую же тину ты разворошил, отвечай?
— Хорошую, философскую.
— Ну да, ты хочешь пустить в ход свои утопии, свои пустые мечтания, весь этот туман: всякие шуты будут спорить, есть Бог на свете или нет, вместо того чтобы, как я, самим пытаться стать богами. А что это за знаменитые философы, с которыми ты познакомился, — отвечай.
— У меня есть уже самый крупный современный поэт и безбожник. Вскоре он должен вернуться во Францию, откуда его изгнали, и быть посвященным в масоны в ложе, которую я устроил на улице По-де-Фер, в бывшем доме иезуитов.
— Как его зовут?
— Вольтер.
— Не знаю такого. Кто еще?
— В скором времени меня должны свести с властителем дум этого времени, автором «Общественного договора».
