Александр Дюма - Бог располагает!
— И сам же в нее попадаешь, — закончил Юлиус. — Нет, Самуил, немощен не ты один, таков удел человека. Ты даже Бога хотел превозмочь. Само Провидение ты возжелал подменить всего лишь волей простого смертного. Ты не верил ни во что, кроме собственной гордыни. Вот Господь и сделал так, что все твои замыслы обернулись против тебя. Где виделась гавань, он воздвиг рифы. Я, которого ты презирал, потому что у меня не было претензии подменить промысел небесный прихотью своего желания, почитал ничтожеством из-за того, что я предоставлял Господу вершить волю его, — так вот: я обрел все, чего ты искал. И даже в этот час, когда мы здесь один на один, ты — такой сильный и я — такой слабый, кто держит в руках другого, кто властвует, скажи? Веришь ли ты и теперь во всесильного человека, единственного хозяина земли и неба? Посмотри, к чему ты пришел после стольких небывалых, упорнейших усилий: революция против Карла Десятого принесла корону Луи Филиппу, твоя измена вождям Тугендбунда отдала в их руки твою жизнь, козни против Лотарио стали залогом его обладания Фредерикой!
— Не говори об этом! — в ярости завопил Самуил. — Не произноси этих двух имен, Фредерики и Лотарио. О чем хочешь говори, только не об этом.
— А, так ты ревнив?
— Лотарио женится на Фредерике! Нет, скажи, что это неправда, что он мертв, что ты прострелил ему голову, что он умер в муках, что мне удалось сделать его несчастным…
— Тебе удалось сделать его счастливым немного раньше, чем это должно было случиться. Потому что именно дуэль в Сен-Дени побудила Христиану открыться мне, а меня привела к решению покончить с нами обоими, с тобой и со мной, чтобы освободить место под солнцем двум юным сердцам. По сути, Фредерика и Лотарио должны бы тебя благодарить, ведь именно ты их поженил.
— Они поженятся! — прорычал Самуил, вскакивая с места. — Благодаря мне! Нет, это невозможно! Я не хочу!
— Они обойдутся без твоего согласия.
— О! Но это ужасно! — воскликнул Самуил, мечась взад и вперед, как гиена в клетке. — Знать, что та, которую ты любишь, выходит замуж, и быть в тюрьме, сознавать, что не выйдешь живым!
— Ты наказан, — произнес Юлиус. — Теперь ты видишь, что…
Он не договорил. И вдруг поднес руку к груди, чувствуя, что как будто острые зубы впились в его желудок.
Его лицо покрылось смертельной бледностью.
— Уже! — прошептал он.
Самуил подбежал к нему.
— Ты теперь видишь, что я тебя не обманывал, — сказал он, — и ты действительно отравлен. Ну же, время еще есть. Хочешь, мы выйдем отсюда? Выпьем противоядие, а потом я пойду и убью Лотарио.
Юлиус не отвечал.
Он только покрепче оперся на стол, опасаясь упасть.
— Ну, прошу тебя! — настаивал Самуил. — Я хочу умереть, но не желаю, чтобы Лотарио женился на Фредерике. Пойдем, еще есть время, я обещаю, что спасу тебя.
— Какое счастье! — проговорил Юлиус. — Ты говорил о сорока минутах, но, благодарение Богу, мой ослабленный организм столько не протянет. Я чувствую, что сейчас обрету освобождение.
— Во имя жизни вечной, на которую ты надеешься, — взмолился Самуил, — выйдем! Позволь мне пойти и убить Лотарио; я тебе клянусь, что после этого покончу с собой.
Юлиус смотрел на него широко раскрытыми, но, казалось, невидящими глазами.
По временам его лицо искажалось, словно под воздействием судорожных спазмов.
— Пойдем же, я тебя спасу.
В то самое мгновение, когда Самуил произнес эти слова, голова Юлиуса тяжело упала на стол.
Самуил приподнял ее, пытаясь поддержать Юлиуса, но при этом тело умирающего потеряло равновесие. Голова откинулась назад и Юлиус, уже коченея, рухнул на пол.
— Бабья натура! — в отчаянии простонал Самуил. — Не мог прожить еще десяти минут! Болван! Слишком поздно!
Он опустился на одно колено и приподнял голову Юлиуса.
Тот, казалось, сделал над собой невероятное усилие и прохрипел:
— Слушай…
— Что? — спросил Самуил.
— Не надо… ревновать… — прошептал Юлиус с трудом, делая большие паузы между словами. — Ты достаточно наказан… Ты бы не мог жениться на Фредерике… Она твоя дочь.
— Моя дочь! — вскричал пораженный Самуил.
— Да, а Христиана ее мать… Прощай… Я простил тебя.
Юлиус умолк. Дыхание замерло на его губах.
Он покинул этот мир.
Самуил опустил на пол его голову, которую он держал в своих ладонях, и встал.
«Моя дочь! — думал он. — Фредерика моя дочь!»
И вся его душа прониклась одной этой мыслью.
Он опять стал ходить взад и вперед, не размышляя ни о чем определенном, поглощенный этим столь неожиданным открытием.
— Фредерика! Моя дочь! — повторил он вслух. — Стало быть, я неверно истолковал природу своей любви. Моя дочь! У меня есть дочь!
Он посмотрел на часы и пробормотал:
— Еще десять минут.
Итак, рядом с ним, себялюбцем, одиночкой, семнадцать лет обитало создание, рожденное от него, бывшее его плотью и кровью, существо, в котором он мог жить и обновляться. Кто знает, какие перемены, быть может, произвела бы в его уме и сердце эта тайна, откройся она ему раньше? Кто знает, какую нежность эта девочка могла бы пробудить в его характере, какую отраду внести в его полное язвительной горечи существование? Кто знает, какие мощные силы, при его энергии, проснулись бы в нем, если бы он трудился не для себя, а ради другого человека, каких высот достигло бы его самолюбие, преображенное в бескорыстную любовь?
И эту опору, что была совсем рядом, этот повседневный источник воодушевления, удваивающий силы и согревающий душу, свою дочь, он проглядел! Ах, это наказание было для него едва ли не самым тяжким: узнать, что у него была дочь, в тот миг, когда уже не оставалось времени быть отцом.
Но все же он не мог не возблагодарить странный случай, который, приведя дочь под его кров и внушив ему любовь к ней, помешал им стать мужем и женой, поставив между ними сначала Лотарио, потом Юлиуса.
И этот Сатана в образе человеческом в этот торжественный час сказал себе: «Ах, что, если в самом деле где-то существуют высшая сила и справедливость, превосходящая нашу? Что, если и вправду Бог располагает?»
Тотчас он почувствовал, что шатается.
Он замер, взгляд его остановился.
Потом он рухнул навзничь, головой к ногам Юлиуса.
Он был мертв.
Тут-то и открылась дверь, вбежали Христиана и Фредерика, сопровождаемые молодым стражем.
Перед ними лежали два трупа.
— Слишком поздно! — горестно вскричала Христиана. — На колени, дочь моя, и помолимся Господу.
LXVI
ДВЕ СВАДЬБЫ
