Александр Дюма - Бог располагает!
Юлиус — верховный предводитель Тугендбунда! Это открытие не укладывалось в голове, разум Самуила Гельба был раздавлен его тяжестью.
Самуил не находил слов.
Но внезапно он сбросил оцепенение.
Момент был совсем не тот, чтобы коснеть в бездействии. Будет еще время изумляться в свое удовольствие. Сейчас главное не умереть в этом подвале, как мышь, угодившая в мышеловку.
Он взглянул на Юлиуса.
Тот, казалось, забыл о нем и думал о чем-то постороннем. Лицо его выражало полнейшую беззаботность.
Здесь или бессилие, порожденное слабостью, или бесстрастность, порожденная принятым решением.
Но после невероятной новости, только что обрушившейся на него, Самуил уже не так легко верил в слабость Юлиуса.
А между тем каковы могут быть намерения Юлиуса? Он отослал людей, которые могли прийти ему на помощь. Предположить, что он рассчитывает одними собственными силами управиться с таким здоровым и сильным противником, как Самуил, было немыслимо. Тогда как он собирается сдержать обещание самому исполнить приговор, которое он дал двум предводителям?
Самуил сделал попытку прощупать почву.
— Значит, — сказал он, — ты и есть верховный предводитель Тугендбунда?
— Как видишь, — холодно отвечал Юлиус.
— Человек в маске, который, ни слова не говоря, присутствовал на наших собраниях в Париже, — это был ты?
— Я.
— Значит, ты предал меня?
— Ты так считаешь, предатель?
— О, тысяча извинений, ты ведь предал еще и своего короля, который имел глупость доверить тебе роль своего посла во Франции.
— Разве ты забыл, — возразил Юлиус, — что, вступая в Тугендбунд, каждый его член давал клятву браться за любую работу и соглашаться на любой пост, если это поможет ему послужить общему делу?
— Об этом мы поговорим позже. Но сейчас ты взялся за работу, которая скорее поможет тебе замараться, чем принести пользу Тугендбунду. Лучше бы тебе выбрать пост менее обременительный, если не более уважаемый, чем место палача.
— Почему же?
— Потому что нас здесь двое, а я сильнее.
— Не считая того обстоятельства, что у тебя два пистолета, а я безоружен, — спокойно отвечал Юлиус.
— Ты сам это признаешь, — продолжал Самуил. — Исходя из двух названных причин, если один из нас прикончит другого, весьма не исключена возможность, что этим одним буду я.
— Убить меня тебе вовсе не так-то легко, — невозмутимо пожал плечами Юлиус.
— У тебя нет права ни позволить, ни запретить мне это.
— А я полагаю, что есть. Умри я, что станется с тобой?
— Я выйду отсюда.
— Начать с того, что ты не знаешь пароль.
— Зато у меня два пистолета.
— Против двенадцати человек с ружьями и шпагами? Маловато. И потом, для начала надо выйти отсюда. А у тебя нет ключа.
— Ты забываешь, Юлиус, что эти подземелья строил я. Мне известны их секреты.
— Что ж, попытайся.
Самуил подошел и нажал ладонью на потайную пружину двери, ведущей на верхнюю лестницу.
Пружина не сработала.
Он поспешил к другой двери и сделал то же, проявив однако больше проворства, поскольку забеспокоился.
Все его усилия были тщетны: пружина не срабатывала.
— Проклятье! — взревел он.
— Как видишь, — сказал Юлиус, — все необходимые предосторожности приняты. Я приказал сломать механизм. Тебе придется покориться: ты останешься здесь.
— Я буду кричать, звать.
— Ты же знаешь, звук голоса глохнет в этих стенах. Что до колокольчика, ты сам слышал, как я приказал тому, кто привел сюда наших друзей, не открывать дверей ни под каким предлогом, даже если зазвонит колокольчик.
— Тогда я устрою поджог!
— Поджог в гранитной пещере? Ну, мой бедный Самуил, ты положительно сходишь с ума.
— Что ж! — отрывисто бросил Самуил, прицеливаясь в Юлиуса из пистолета. — Я умру, но и ты тоже умрешь.
— Согласен, — промолвил Юлиус, даже не моргнув.
— Наконец, будь же благоразумен, — опустил пистолет Самуил, надеясь еще урезонить Юлиуса. — Какой тебе интерес покупать мою смерть ценой твоей собственной? Ведь ты не настолько прост, чтобы воображать, что я позволю тебе выйти отсюда, если ты не поможешь мне сделать это. Прежде чем умереть, я убью тебя. Я сильнее, я вооружен, а что, собственно, рассчитываешь сделать ты?
— Ничего!
— Да ну, Юлиус, хватит шутить. Не играй со смертью. Тебе не выйти отсюда иначе как вместе со мной. Итак, спаси меня, чтобы спастись самому.
— У меня нет желания спасаться.
Внезапно ужасная истина, о которой он успел забыть, оглушенный громоподобным крушением своей судьбы, пришла на память Самуилу.
Он вынул часы, взглянул на циферблат.
— Скорее, — вырвалось у него, — прочь отсюда! Юлиус, послушай, ты не все знаешь, ты думаешь, будто еще есть время на колебания и размышления. Но каждая уходящая минута — это год жизни, который ты отнимаешь у нас обоих. Уйдем, скорее! Еще несколько минут, и будет слишком поздно.
— Отчего же? — обронил граф фон Эбербах.
— Придется все тебе сказать. Церемониться уже нет времени. Юлиус, ты ведь не знаешь, что это было за укрепляющее средство, которое ты выпил и меня заставил выпить.
— Укрепляющее средство?
— Это был яд!
Юлиус пожал плечами.
— Яд? — повторил он. — Да ты, верно, шутишь.
— Я не шучу, — отвечал Самуил. — Заклинаю тебя, уйдем отсюда. Противоядие известно лишь мне одному. Времени у нас в обрез. Я спасу тебя. Но поспешим. Нельзя терять ни секунды.
Юлиус сел.
— Да ты что, не понял? — закричал Самуил. — Говорю тебе: то, что мы выпили, — яд.
— Ба! — беспечно отвечал Юлиус. — Будь это ядом, разве стал бы ты его пить?
— Этот яд начинает действовать не раньше чем через полтора часа. У меня было бы время позаботиться об аресте главарей, а потом пойти и принять противоядие. Я не подвергал себя ни малейшей опасности. Но вот прошло уже больше часа. А нужно еще время, чтобы приготовить противоядие. У нас нет в запасе ни одной лишней минуты. Я тебе клянусь, что это был яд.
— Ну, разумеется.
— Душой Фредерики клянусь.
— Что ж! — спокойно отозвался Юлиус. — Я это знал.
— Ты знал, что это снадобье — яд?
— Черт возьми! Для чего бы иначе было заставлять тебя выпить его?
«Он знал об этом!» — подумал Самуил, и эти несколько слов изменили все его поведение.
Минутное размышление — и перед Юлиусом стоял уже другой человек.
Чтобы Юлиус принял яд, зная, что он пьет, нужна была абсолютная решимость принести в жертву собственную жизнь. Стало быть, нет никакой надежды воздействовать на него ни угрозами, ни мольбами.
