Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий
Потом скрипнул отодвинутый от стола стул и в столовой стало совсем тихо — Александр, очевидно, сел и угомонился. Снова зазвякала ложка о тарелку.
Марина передвинула голову с подушки на руки Флегонта и зарылась лицом в его ладони. Флегонт сидел, боясь шевельнуться.
В столовой зазвучал голос Александра — он уже не заикался:
— Да, я подлец!
Ростислав не ответил. Он продолжал есть.
— Подлец я!.. К неньке Украине перекинулся… пан старшина! Поручик армии его императорского величества… Анна, Георгий…
— Брось, Александр! — тихо обронил Ростислав.
В столовой снова воцарилось молчанье. Потом опять заговорил Александр:
— Однако и ты хорош: в денщиках у этих красножо…
— Александр! — крикнул Ростислав. — Прощу тебя замолчать!
Александр хмыкнул, но умолк.
Через минуту прозвучала еще одна его фраза:
— А впрочем, кажется, я тебя понимаю… А, Ростислав, я понимаю тебя, правда?
Ростислав молчал.
Прошла еще минута, и Александр снова заговорил:
— Сегодня на Дон, к Каледину, выехало и Николаевское училище. Шестьсот юнкеров с полным вооружением… Вчера уехало Александровское. Позавчера — Константиновское… Геть кацапов–юнкеров с нашей неньки Украины! Ррреволюционный генеральный секретарь пан Петлюра высылает к чертям собачьим контрреволюционную кацапню–офицерню…
Ростислав молчал.
— А завтра–послезавтра двинется сводный офицерский эшелон. Все офицеры, кто только пожелает. Запись проводит комендатура. Геть с неньки Украины и из большевистского рая! Правда, только с личным оружием: пистолет и шашка…
Ростислав молчал.
Александр хлопнул ладонью по столу:
— А я думаю: не Петлюра избавляется от кацапов и контрреволюции, а сила и слава русского оружия собирается под рукой атамана Каледина на Дону!
Ростислав молчал.
Стул заскрипел — слышно было, как мягко прозвенели шпоры.
— Чего тебе? — послышался голос Ростислава.
Очевидно, Александр обошел вокруг стола и остановился возле брата.
— Ростислав! — Голос Александра казался совершенно трезвым. — Я тоже уеду, Ростислав.
— Ты ведь не захотел бежать со штабом?
— То — бежать, а то… И одно дело тогда, а другое — теперь…
— Скатертью дорога…
В столовой стало тихо.
Тихо было и в комнате Марины. Марина снова подняла голову и напряженно вслушивалась. Слушал и Флегонт.
— Ростислав! — снова заговорил Александр. — Ты тоже можешь пойти завтра в комендатуру…
В столовой было тихо.
Марина сжала руку Флегонта. У Флегонта колотилось сердце. И он слышал, как колотится сердце Марины. Александр говорил:
— То, что ты возился с красногвардейцами во время восстания, об этом никто не вспомнит… все это понятно каждому…
Тихо было в квартире Драгомирецких. В комнатке Марины Драгомирецкой быстро–быстро, словно спеша за неумолимым и безвозвратным бегом времени, тикали часики: атлант с земным шаром на плечах. Теперь, когда маятник оторвался, минутная стрелка обегала циферблат за одну минуту.
— Слышишь, Ростислав, и о твоем дезертирстве с фронта никто не станет поминать: боевыми делами, кровью смоешь позор… А!
Гулко и звонко прозвучала пощечина. Грохнул и покатился опрокинутый стул. Марина вскочила. Флегонт схватил ее за руку.
— Пусти!
Марина бросилась к двери. Но Флегонт перехватил ее:
— Не надо! Сейчас не надо!
— Пусти!..
Они боролись у запертой двери в темноте.
— Тише! — Марина замерла в руках Флегонта: она слушала.
Но в столовой все было тихо. Потом шпоры зазвенели, быстро приближаясь сюда, в прихожую. Александр шел, не произнося ни слова.
Но на пороге столовой он остановился.
— Сволочь! — хрипло выкрикнул он. — Сволочь! Я тебе… ничего не забуду!.. Дезертир! Красная сволочь…
Слышно было, как Александр рванул с вешалки свою шинель. Наружная дверь хлопнула, быстрые шаги протопали вниз по лестнице — дальше и дальше, ниже и ниже. Потом они затихли, но еще раз гулко хлопнула дверь, в подъезде.
Марина в темноте нашаривала крючок.
— Марина!
— Подожди меня здесь.
4
Ростислав наливал себе из чайника чай, когда Марина появилась на пороге столовой. Рука Ростислава дрожала, он был бледен.
— Ростик!
— А! Ты проснулась? Разбудил этот…
— Ростик! — Марина кинулась к брату. Схватила его за плечи. Припала щекой к груди.
— Что такое?..
— Ростик!
— Ты слышала…
— Ты его ударил!
— И наш разговор ты слышала?
— Слышала… слышала все…
Марина обнимала брата, терлась щекой о щеку.
— Ростик, бедный… Ростик, какие мы с тобой бедные!..
Ростислав освободил руку и похлопал сестру по спине:
— Ничего. Успокойся, Марина. Иди спи…
— Ты выгнал его?
— Он сам ушел.
— Ах, Ростик…
Ростислав освободил и вторую руку и стал размешивать ложечкой чай в стакане.
— Ведь ты не положил сахару. Я сейчас!
Марина метнулась к буфету.
— Боже мой, и чай–то холодный. Я согрею!
Она схватила, чайник, хотела бежать на кухню.
— Не надо, Марина. Ты же знаешь, я люблю холодный.
— Hy, так… я тебе поджарю сейчас свежих блинчиков!
— Не надо. Спасибо. Я уже поужинал.
Марина отодвинула стул и села против брата. Локтями она оперлась о стол, лицо положила на ладони. Она смотрела на брата. Во взгляде ее было все: и сочувствие, и боль, и тревога, и как будто бы радость, а больше всего — растерянность.
— Что скажет… отец? — прошептала Марина.
Ростислав не ответил. Он пил чай маленькими глоточками и смотрел поверх Марининой головы куда–то на стенку.
— Он правда уедет на Дон?
Ростислав не ответил.
— Их в самом деле уезжает сейчас много: три военных училища, пять школ прапорщиков… Нет, — поправилась Марина, — школ прапорщиков четыре: украинская школа прапорщиков остается…
Ростислав поставив на стол пустой стакан. Не глядя на сестру, он спросил:
— Ты… очень сердишься, что я его… ударил?
Теперь не ответила Марина.
Ростислав поднял на нее глаза. Марина смотрела на него, в ее взгляде были недоумение, укор, гнев. Ростислав кивнул. Марина смотрела на него — вот–вот заплачет.
Ростислав скользнул взглядом по Марининой голове и улыбнулся:
— Какая ты трепаная, Маринка!
Маринина грива, и всегда вихрастая, теперь, после того как она повалялась по подушке и Флегонтовым коленям, была похожа на перевернутый сноп прошлогодней соломы. Марина покраснела — ей в эту минуту подумалось, что Ростислав видел, как она… Она встрепенулась и стала приглаживать волосы руками.
